первого мужа, не смущаясь ярым недовольством вождей, она вышла замуж за богатого торговца - безродного человека из народа коринчи. Именно в этом втором браке у нее родился Караин, но причиной его изгнанничества явно была не подпорченная родословная. Причину эту он нам не объяснил, лишь обронил однажды со вздохом: "Нет, тело мое своим весом не обременит больше землю, где я родился". Но о странствиях своих он рассказывал нам охотно, как и о завоевании этого берега. О людях, живущих по ту сторону гор, он отозвался мягко, с беспечным взмахом руки: "Раз пришли через горы драться с нами, но те, кто вернулся домой, больше не явятся". Он помолчал, улыбаясь подступившим воспоминаниям. "Вернулся мало кто", - добавил он с горделивым спокойствием. Он дорожил памятью о победах; ему была свойственна восторженная жажда подвигов; вид у него, когда он говорил, был воинственный, благородный и вдохновляющий. Неудивительно, что его люди восхищались им. Мы видели однажды, как он проходит днем среди построек селения . Женщины, собравшиеся кучками у дверей домов, провожали его увлажненными взорами, мягко воркуя; вооруженные мужчины расступались с почтением, с прямой осанкой; другие наоборот - приближались кто справа, кто слева и смиренно обращались к нему, сгибая спины; какая-то старуха протянула к нему иссохшую руку, покрытую складчатой тканью; "Будь благословен!" - крикнула она из темного дверного проема; за низкой оградой банановой рощицы возник мужчина с пламенными очами, мокрым от пота лицом и двумя шрамами на обнаженной груди; "Аллах дарует успех нашему повелителю!" задыхаясь, прокричал он ему вслед. Караин стремительно шел крупными, твердыми шагами, отвечая на звучавшие отовсюду приветствия быстрыми пронизывающими взглядами. Детишки, перебегая от дома к дому, храбро выглядывали из-за углов; мальчики постарше скользили в кустах с ним наравне, глаза их блестели из темной листвы. Старый телохранитель с мечом в серебряных ножнах на плече поспешал за ним шаркающей походкой, склонив голову и уставив взгляд в землю. Окруженные великим волнением, они шли быстро и отрешенно, словно сквозь великое безлюдье.

Под навесом, где заседал совет, его окружала степенность вооруженных вождей; старейшины в одежде из хлопка сидели на корточках двумя длинными рядами, свесив с колен праздные руки. Под крышу из пальмовых листьев, поддерживаемую гладкими столбами, каждый из которых стоил жизни молодой прямоствольной пальме, аромат цветущих живых изгородей заплывал теплыми волнами. Солнце клонилось к закату. Просители, входившие сквозь ворота в обнесенный частоколом двор, загодя поднимали над склоненными головами сведенные вместе ладони и низко сгибались, охваченные потоком яркого света. Под раскидистыми ветвями большого дерева сидели юные девушки, разложив на коленях цветы. Голубой дым очагов стлался прозрачным туманом над островерхими постройками, чьи стены, сплетенные из гладкого блестящего тростника, были опоясаны рядами грубых деревянных столбов, поддерживающих свесы кровель. Он отправлял правосудие в тени; с высокого своего сиденья приказывал, советовал, порицал. Порой гул одобрительных голосов усиливался, и тогда праздные копьеносцы, вяло проводившие время, подпирая спинами столбы и поглядывая на девушек, медленно поворачивали головы. Уважение, доверие, благоговение, которые питали к нему люди, были столь велики, что он, казалось, должен был чувствовать себя таким защищенным, как ни один человек в мире. Тем не менее временами он подавался вперед, словно бы прислушиваясь к дальнему диссонирующему звуку, словно бы ожидая услышать чей-то слабый голос или чьи-то легкие шаги; или же привставал с сиденья, как будто чья-то знакомая рука дотрагивалась до его плеча. Он тревожно оглядывался; старый наперсник что-то еле слышно шептал ему на ухо; вожди отводили глаза в молчании, чтобы правитель мог без помех уловить тихую речь мудреца, способного заклинать духов и насылать на врагов злые чары. В краткой тишине под открытым с боков навесом раздавался лишь шелест деревьев, да еще порой чистый, мягкий смех девушек, игравших с цветами. Когда налетал ветер, длинные крашеные пучки конского волоса у наконечников вертикально стоящих копий развевались, темно-красные и лоснящиеся; а за великолепием живых изгородей прозрачный чистый ручей бежал, невидимый под нависающей береговой травой, но отчетливо слышный, бежал с настойчивым журчанием, и страстным, и ласковым.

После захода солнца огни факелов, горящих под высоким навесом для заседаний совета, были видны издалека - через поля, через залив. Коптящие красные языки колыхались на длинных шестах, отсветами вспыхивали на лицах, отражались в гладких пальмовых столбах, высекали яркие искры на кромках металлических блюд, расставленных на тонких циновках. Этот полубезродный авантюрист пировал по-царски. Люди сидели на корточках тесными группами вокруг больших деревянных чаш; смуглые руки витали над белоснежными холмами риса. Сидя поодаль от остальных на незамысловатом своем сиденье, он опустил на локоть низко склоненную голову; рядом юный певец-импровизатор пел высоким голосом славу его отваге и мудрости. Юноша раскачивался взад-вперед, экстатически выкатив глаза; старые женщины, ковыляя, разносили блюда с едой, а мужчины, низко сидя на корточках, порой поднимали головы и серьезно слушали певца, не переставая жевать. Песня триумфа звенела в ночи, куплеты ее звучали скорбно и яростно, как пророчества отшельника. Караин остановил певца знаком: "Довольно!" Вдалеке ухнула сова, ликованием встречая в гуще листвы кромешную тьму; наверху ящерицы бегали в сухих пальмовых ветвях кровли, шурша и тихо попискивая; шум перемешанных голосов вдруг сделался громче. Обведя всех круговым встревоженным взглядом, как человек, чей сон внезапно был прерван ощущением некой опасности, он откинулся на спинку сиденья и под взором старого чародея, глядевшего на него сверху вниз, вновь подхватил, не смежая широко раскрытых глаз, ускользнувшую было нить сновидения. Люди были чутки к его настроениям; оживившийся на миг разговор соскользнул в тишину, как волна по наклонному берегу. Вождь был не в духе. И поверх разровнявшегося, еле слышного шепота теперь возникали лишь единичные звуки - то легкий звяк оружия, то более громко произнесенное слово, отчетливое и отдельное, то тяжелый звон массивного медного подноса.

III

Два года мы наведывались к нему через небольшие промежутки времени. Мы прониклись к нему симпатией, доверием, почти восхищением. Он замышлял и готовил войну с терпением и прозорливостью, проявляя такую верность поставленной цели и такое упорство, какие я считал