голову над выносом моего тела из комнаты и здания, учитывая узость здешних дверей и коридоров.

— Мне приходил в голову этот вопрос, — согласился я, — в особенности настораживает лестница. Но они вынут фрамугу и опустят тебя на землю на манер рояля.

Майкрофт прохрипел:

— Мне пятьдесят четыре года, Шерлок. В мой голове — все Британское правительство. Я — не о ерунде вроде количества бюллетеней и предвыборных речей, но о деле, о самой сути. Никто, кроме меня, не представляет, что общего между передвижениями войск в горах Афганистана и безлюдными пейзажами Северного Уэльса. Никто, кроме меня, не видит картины в целом. Представляешь, какой бардак эти болваны или их последователи устроят из обретения Индией независимости?

— Индия станет независимой? — никогда ранее я не задумывался над таким вопросом.

— Неизбежно. Лет через тридцать, самое большее. Я не так давно написал несколько записок на эту тему. И на многие другие темы. Записку относительно русской революции — она произойдет в ближайшее десятилетие, зуб даю — относительно немецкого вопроса, относительно… и еще всякие. Даже не надеюсь, что их прочитают и — тем более — поймут, — снова хрип. Легкие брата скрипели, как форточки опустевшего дома. — Знаешь, если бы я выжил, Британская Империя просуществовала бы еще тысячу лет, неся мир и благополучие всем нациям.

Раньше, когда мы были моложе, и — особенно — в детстве, услышав от Майкрофта нечто столь же высокопарное, я бы непременно вставил колкость. Но не теперь, не перед смертным одром. Я понимал: он не об окружающей нас Империи, не о порочном, безнадежном обществе прочных, безнадежных людей, но воображаемой идеальной Британской Империи, о всепобеждающей силе цивилизации и всеобщего благосостояния.

Я не верю и никогда не верил в государство. Я верил в Майкрофта.

Майкрофт Холмс. Четырех и пятидесяти лет от роду. Он увидел новый век, но Королева переживет его на несколько месяцев. Она почти на тридцать лет старше него, воистину — старая перечница. Я задумался, можно ли было избежать столь прискорбного финала.

— Конечно, ты прав, Шерлок, — продолжил Майкрофт. — Если бы я заставил себя упражняться физически. Если бы я питался птичьим кормом и капустой вместо стейков. Если бы я удалился в деревню, к танцулькам, женушке и собачонке. Если бы я и в остальных отношениях поступал супротив собственной природы, можно было бы выцыганить себе еще с десяток, или около того, лет. Но, что это, в глобальной перспективе? Весьма немного. К тому же, раньше или позже я бы впал в маразм. Нет. Мне кажется, чтобы выстроить функционирующий госаппарат, понадобится лет двести, не говоря уже о секретной службе…

Я молчал.

Ничто не украшало стен скорбной комнаты. Ни одной грамоты Майкрофта, ни одного рисунка, фотографии или картины. Я сравнил его аскетичное обиталище с захламленной конурой на Бейкер-стрит и снова поразился разуму Майкрофта. Ему не требовалось ничего внешнего — он хранил внутри все, что когда-либо видел, читал или чувствовал. Ему достаточно было закрыть глаза, чтобы очутиться в Национальной галерее, пролистать книгу в читальном зале Британского музея или — что более для него характерно — сравнить донесения разведки из отдаленных концов Империи с ценами на шерсть в Уигане и со статистикой занятости в Хоуве, а затем, исходя из этой и одной только этой информации, приказать повысить чиновника или тайно приговорить предателя.

Майкрофт громко захрипел и проговорил:

— Злодейство, Шерлок.

— Не понял?

— Злодейство. Не менее гнусное, чудовищное, чем любое из вульгарных делишек, за которые ты берешься. Преступление против мироустройства, природы человека, против порядка вещей.

— Должен признаться, дорогой друг, я за тобою не успеваю. О каком преступлении речь?

— О моей смерти, в частности, — пояснил Майкрофт, — и о Смерти, как явлении, в общем, — он взглянул мне в глаза. — Не правда ли, такое стоит расследовать, старина Шерлок? Это займет тебя подольше, чем дело того бедолаги, дирижера духового оркестра в Гайд-Парке, убитого третьим корнетистом посредством стрихнина.

— Посредством мышьяка, — автоматически поправил я.

— Тебе предстоит узнать, — прохрипел Майкрофт, — что мышьяк, который — без сомнения — наличествовал, осыпался в тарелку с покрытой зеленой краской эстрады. Симптомы отравления мышьяком — чушь какая-то. Нет, это стрихнин прикончил бедолагу.

Майкрофт мне больше ничего не сказал. Ни в тот день, ни позже. Его последний вздох пришелся на вечер четверга, а в пятницу работяги из Снигзби и Малтерсона вынули из окна фрамугу и опустили останки моего брата на мостовую, как опускают рояль.

На похоронах присутствовал я, мой друг — Уотсон, кузина Харриет и больше никого, в строгом соответствии с указаниями Майкрофта. Ни одного представителя аппарата, МИДа, никого даже от клуба «Диоген». Майкрофт при жизни был нелюдим и таким же остался после смерти. Итак, три человека и священник, который брата моего не знал и понятия не имел, что придает земле всесильную длань британского правительства.

Четверо работяг крепко сжимали канаты, опуская останки моего брата в чертоги вечного покоя. Готов поклясться, они сдерживались, чтобы не проклинать вслух вес тела. Каждому я дал по полкроны.

Макрофт умер в пятьдесят четыре года. Когда гроб опускали в могилу, мне казалось, я слышу его резкий сухой хрип: «Неправда ли, такое стоит расследовать?»

* * *

Не такой уж у незнакомца был и сильный акцент. Несмотря на ограниченный словарный запас, он пытался говорить на местном наречии. Обучался он быстро. Старик Гао прокашлялся и сплюнул в пыль. Он ничего не отвечал. Ему не хотелось вести незнакомца в гору, тревожить пчел. Из опыта Старик Гао знал: чем меньше беспокоишь пчел, тем лучше. А если они укусят варвара, что тогда?

Волосы незнакомца были редкими и серебристыми, а нос — первый варварский нос, увиденный Стариком Гао — громадным и крючковатым. Он напомнил Старику Гао клюв орла. Загорелая, морщинистая кожа незнакомца приобрела тот же оттенок, что и его собственная. Старик Гао сомневался, что в состоянии оценить выражение лица варвара так же верно, как выражение лица нормального человека, но оно казалось ему вполне серьезным и — вероятно — грустным.

— Зачем вам?

— Я изучаю пчел. Ваш брат говорит, тут имеются крупные черные. Необычные пчелы.

Старик Гао пожал плечами. Он не стал поправлять ошибочно названную родственную связь.

Незнакомец спросил, обедал ли Старик Гао, и, когда тот ответил — нет, попросил Вдову Жанг принести им супа и риса, а также что-нибудь съедобное с кухни.