в ухо. Такие приборы уже исчезают, он это знал. Вырождающиеся конструкции. Пистолет-то пока, может, и нет. Но само слово уже тает в налетающем тумане.
Он стоял у машины, незаконно припаркованной, и слушал Торваля. — Комплекс докладывает. Достоверная угроза. Нельзя отмахиваться. Это значит — поездка через весь город. — Нам не раз угрожали. И всякий раз достоверно. Я до сих пор тут стою. — Не вашей безопасности угроза. Его. — Какого такого, блядь, его? — Президента. Это значит, что поездки через весь город не произойдет, если мы не потратим на нее весь день, с молоком и печеньками. Он осознал, что дородное присутствие Торваля — провокация. Он весь узловат и покат. У него тело тяжеловеса — такие, похоже, одновременно стоят и присаживаются. Ведет себя с тупой убежденностью, с искренней бдительностью, ее постоянно испытывают плотные мужчины. А это враждебные подстрекательства. Они грозят Эрикову ощущению собственной телесной власти, его стандартам силы и мускульной плоти. — А в президентов еще стреляют? Я считал, есть мишени поувлекательнее, — сказал он. В своей службе безопасности он искал ровный темперамент. Торваль по этому критерию не подходил. Иногда бывал ироничен, а временами и презрителен к стандартным процедурам. Да еще голова. Как-то его бритый череп торчал, в глазах что-то отклонялось от нормы — чувствовался намек на постоянный внутренний гнев. Его работа — к конфронтации подходить избирательно, а не весь безликий мир ненавидеть. Он давно заметил, что Торваль перестал называть его «мистером Пэкером». Теперь он его никак не называл. Упущение это оставляло в природе дыру, в которую прошел бы человек. Он понял, что Элиза ушла. Забыл спросить, куда она собирается. — В следующем квартале два парикмахерских салона. Раз, два, — сказал Торваль. — Не надо ехать через весь город. Ситуация нестабильна. Мимо спешили люди, другие с улиц, бесконечно безымянные, двадцать одна жизнь в секунду, спортивная ходьба лиц и пигментов, набрызг мимолетного существа. Они тут, чтобы подчеркнуть: не обязательно на них смотреть.
Теперь на откидном сиденье был Майкл Цзинь, его валютный аналитик — спокойно моделировал некое немалое беспокойство. — Я знаю эту улыбку, Майкл. — Думаю, иена. Иными словами, есть основания полагать, что мы кредитуем слишком опрометчиво. — Она к нам повернется. — Да. Знаю. Всегда так было. — Тебе кажется, что видишь опрометчивость. — Происходящее не отражается на графиках. — Отражается. Просто хорошенько поискать. Не доверяй стандартным моделям. Мысли за рамками. Иена о чем-то заявляет нам. Читай. Потом прыгай. — Мы тут ставим по-крупному. — Я знаю эту улыбку. Мне хочется ее уважать. Но иена не подымется выше. — Мы занимаем огромные, гигантские суммы. — Любые нападки на границы восприятия поначалу неизменно кажутся опрометчивыми. — Эрик, хватит. Мы спекулируем в пустоту. — Твоя мама винила за улыбку отца. А он ее. В ней что-то смертоносное. — Мне кажется, нам следует скорректироваться. — Она надеялась, что заставит тебя записаться на спецконсультации. У Цзиня ученые степени по математике и экономике, а он всего лишь пацан — по-прежнему в волосах панковская полоса, угрюмая свекольно-красная. Двое разговаривали и принимали решения. То были решения Эрика, и Цзинь неохотно вводил их в свой наладонный органайзер, а затем синхронизировал с системой. Машина двигалась. Эрик смотрел на себя на овальном экране ниже скрытой камеры, возил большим пальцем по линии подбородка. Машина останавливалась и ехала, и он, странное дело, понял, что вот только что упер большой палец в линию подбородка — секунду-другую после того, как увидел этот жест на экране. — Где Шайнер? — По пути в аэропорт. — Зачем нам до сих пор аэропорты? Почему их зовут «аэропортами»? — Я знаю, что не способен ответить на эти вопросы и не потерять вашего уважения, — ответил Цзинь. — Шайнер мне сказал, что наша система защищена. — Значит, так и есть. — Защищена от проникновения. — Лучше него тут никто не находит дыры. — Тогда почему я вижу то, что еще не произошло? Пол в лимузине — из каррарского мрамора, из карьеров, где полтысячелетия назад стоял Микеланджело, трогал кончиком пальца звездчатый белый камень.
Он взглянул на Цзиня — брошен на произвол судьбы на откидном сиденье, заблудился в беспорядочных мыслях. — Сколько тебе лет? — Двадцать два. Что? Двадцать два. — Выглядишь моложе. Я всегда был моложе всех вокруг. А однажды начало меняться. — Я не ощущаю себя моложе. Я ощущаю, что располагаюсь совершенно нигде. По-моему, я готов уйти, по сути, из бизнеса. — Сунь в рот резинку и попробуй не жевать. Для человека твоего возраста, твоих талантов на свете есть лишь одно, чем стоит заниматься профессионально и интеллектуально. Что же это, Майкл? Взаимодействие техники и капитала. Неразрывность. — По-настоящему трудно последний раз было только в старших классах, — сказал Цзинь. Машина въехала в затор на Третьей авеню. Шоферский регламент диктовал вторгаться в пробки на перекрестках, не мешкать застенчиво. — Я как-то стихотворение читал, там крыса становится единицей валюты. — Да. Было бы занимательно, — сказал Цзинь. — Да. Повлияло бы на мировую экономику. — Одно имя чего стоит. Лучше херифа или квачи. — В имени все говорится. — Да. Крыса, — сказал Цзинь. — Да. Сегодня крыса закрылась ниже евро. — Да. Растут опасения, что российская крыса обесценится. — Белые крысы. Только подумай. — Да. Беременные крысы. — Да. Массированный сброс беременных российских крыс. — Великобритания переходит на крыс, — сказал Цзинь. — Да. Склоняется к тенденции перехода на мировую валюту. — Да. США устанавливают крысиный стандарт. — Да. Каждый доллар США обеспечивается крысой. — Дохлые крысы. — Да. Накопление дохлых крыс ставит под угрозу состояние здоровья в мире. — Вам сколько лет? — спросил Цзинь. — Теперь, раз уж вы не моложе всех прочих. Он глянул мимо Цзиня — потоки цифр бежали в разные стороны. Он понимал, сколько это для него значит — бег и скачки данных на экране. Рассмотрел фигуративные диаграммы, которые вводили в игру органические узоры, орнитоптеру и многокамерную раковину. Поверхностно утверждать, что цифры и графики — холодное сжатие буйных человеческих энергий, когда всяческие томления и полуночный пот сводятся к ясным модулям на финансовых рынках. Сами по себе данные одушевлены и
Он стоял у машины, незаконно припаркованной, и слушал Торваля. — Комплекс докладывает. Достоверная угроза. Нельзя отмахиваться. Это значит — поездка через весь город. — Нам не раз угрожали. И всякий раз достоверно. Я до сих пор тут стою. — Не вашей безопасности угроза. Его. — Какого такого, блядь, его? — Президента. Это значит, что поездки через весь город не произойдет, если мы не потратим на нее весь день, с молоком и печеньками. Он осознал, что дородное присутствие Торваля — провокация. Он весь узловат и покат. У него тело тяжеловеса — такие, похоже, одновременно стоят и присаживаются. Ведет себя с тупой убежденностью, с искренней бдительностью, ее постоянно испытывают плотные мужчины. А это враждебные подстрекательства. Они грозят Эрикову ощущению собственной телесной власти, его стандартам силы и мускульной плоти. — А в президентов еще стреляют? Я считал, есть мишени поувлекательнее, — сказал он. В своей службе безопасности он искал ровный темперамент. Торваль по этому критерию не подходил. Иногда бывал ироничен, а временами и презрителен к стандартным процедурам. Да еще голова. Как-то его бритый череп торчал, в глазах что-то отклонялось от нормы — чувствовался намек на постоянный внутренний гнев. Его работа — к конфронтации подходить избирательно, а не весь безликий мир ненавидеть. Он давно заметил, что Торваль перестал называть его «мистером Пэкером». Теперь он его никак не называл. Упущение это оставляло в природе дыру, в которую прошел бы человек. Он понял, что Элиза ушла. Забыл спросить, куда она собирается. — В следующем квартале два парикмахерских салона. Раз, два, — сказал Торваль. — Не надо ехать через весь город. Ситуация нестабильна. Мимо спешили люди, другие с улиц, бесконечно безымянные, двадцать одна жизнь в секунду, спортивная ходьба лиц и пигментов, набрызг мимолетного существа. Они тут, чтобы подчеркнуть: не обязательно на них смотреть.
Теперь на откидном сиденье был Майкл Цзинь, его валютный аналитик — спокойно моделировал некое немалое беспокойство. — Я знаю эту улыбку, Майкл. — Думаю, иена. Иными словами, есть основания полагать, что мы кредитуем слишком опрометчиво. — Она к нам повернется. — Да. Знаю. Всегда так было. — Тебе кажется, что видишь опрометчивость. — Происходящее не отражается на графиках. — Отражается. Просто хорошенько поискать. Не доверяй стандартным моделям. Мысли за рамками. Иена о чем-то заявляет нам. Читай. Потом прыгай. — Мы тут ставим по-крупному. — Я знаю эту улыбку. Мне хочется ее уважать. Но иена не подымется выше. — Мы занимаем огромные, гигантские суммы. — Любые нападки на границы восприятия поначалу неизменно кажутся опрометчивыми. — Эрик, хватит. Мы спекулируем в пустоту. — Твоя мама винила за улыбку отца. А он ее. В ней что-то смертоносное. — Мне кажется, нам следует скорректироваться. — Она надеялась, что заставит тебя записаться на спецконсультации. У Цзиня ученые степени по математике и экономике, а он всего лишь пацан — по-прежнему в волосах панковская полоса, угрюмая свекольно-красная. Двое разговаривали и принимали решения. То были решения Эрика, и Цзинь неохотно вводил их в свой наладонный органайзер, а затем синхронизировал с системой. Машина двигалась. Эрик смотрел на себя на овальном экране ниже скрытой камеры, возил большим пальцем по линии подбородка. Машина останавливалась и ехала, и он, странное дело, понял, что вот только что упер большой палец в линию подбородка — секунду-другую после того, как увидел этот жест на экране. — Где Шайнер? — По пути в аэропорт. — Зачем нам до сих пор аэропорты? Почему их зовут «аэропортами»? — Я знаю, что не способен ответить на эти вопросы и не потерять вашего уважения, — ответил Цзинь. — Шайнер мне сказал, что наша система защищена. — Значит, так и есть. — Защищена от проникновения. — Лучше него тут никто не находит дыры. — Тогда почему я вижу то, что еще не произошло? Пол в лимузине — из каррарского мрамора, из карьеров, где полтысячелетия назад стоял Микеланджело, трогал кончиком пальца звездчатый белый камень.
Он взглянул на Цзиня — брошен на произвол судьбы на откидном сиденье, заблудился в беспорядочных мыслях. — Сколько тебе лет? — Двадцать два. Что? Двадцать два. — Выглядишь моложе. Я всегда был моложе всех вокруг. А однажды начало меняться. — Я не ощущаю себя моложе. Я ощущаю, что располагаюсь совершенно нигде. По-моему, я готов уйти, по сути, из бизнеса. — Сунь в рот резинку и попробуй не жевать. Для человека твоего возраста, твоих талантов на свете есть лишь одно, чем стоит заниматься профессионально и интеллектуально. Что же это, Майкл? Взаимодействие техники и капитала. Неразрывность. — По-настоящему трудно последний раз было только в старших классах, — сказал Цзинь. Машина въехала в затор на Третьей авеню. Шоферский регламент диктовал вторгаться в пробки на перекрестках, не мешкать застенчиво. — Я как-то стихотворение читал, там крыса становится единицей валюты. — Да. Было бы занимательно, — сказал Цзинь. — Да. Повлияло бы на мировую экономику. — Одно имя чего стоит. Лучше херифа или квачи. — В имени все говорится. — Да. Крыса, — сказал Цзинь. — Да. Сегодня крыса закрылась ниже евро. — Да. Растут опасения, что российская крыса обесценится. — Белые крысы. Только подумай. — Да. Беременные крысы. — Да. Массированный сброс беременных российских крыс. — Великобритания переходит на крыс, — сказал Цзинь. — Да. Склоняется к тенденции перехода на мировую валюту. — Да. США устанавливают крысиный стандарт. — Да. Каждый доллар США обеспечивается крысой. — Дохлые крысы. — Да. Накопление дохлых крыс ставит под угрозу состояние здоровья в мире. — Вам сколько лет? — спросил Цзинь. — Теперь, раз уж вы не моложе всех прочих. Он глянул мимо Цзиня — потоки цифр бежали в разные стороны. Он понимал, сколько это для него значит — бег и скачки данных на экране. Рассмотрел фигуративные диаграммы, которые вводили в игру органические узоры, орнитоптеру и многокамерную раковину. Поверхностно утверждать, что цифры и графики — холодное сжатие буйных человеческих энергий, когда всяческие томления и полуночный пот сводятся к ясным модулям на финансовых рынках. Сами по себе данные одушевлены и