попрошу?

— Только в обмен на твое согласие.

— Зачем тебе мое согласие, родной мой? И вообще зачем тебе эти проблемы? Ты ведь прекрасно жил до меня, Юджин. Вон какой ты красивый, рослый, сильный, умный… Тебя должны любить женщины, ты живешь в стране, где надежно защищена твоя мать, тебя с детства приучили бороться… У тебя все в порядке, дорогой, все о’кей. Пройдут годы, ты станешь ба-а-аль-шим начальником, генералом или даже президентом, у тебя будет роскошная вилла с бассейном и конюшней, красавица-жена и куча очаровательных детишек. Постепенно ты забудешь русский и русских и, вполне вероятно, станешь от этого еще счастливее.

— А ты?

— А что я? Таких, как ты, дорогой, я могу разглядывать лишь сквозь щелочку в железном занавесе. Ты понимаешь, что мы просто физически не могли встретиться с тобой в нормальном мире?

— Что ты подразумеваешь под нормальным миром?

— Жизненное пространство без переднего края борьбы между двумя идеологическими системами. Где Кортасара не используют как повод для провокации, а Ван Гогом наслаждаются без риска оказаться в пластиковом мешке с бирочкой. И где на шее у любимых не висит инвентарный номер с группой крови.

— Ты утрируешь.

— Ой ли? У студента Кембриджа есть только теоретический шанс встретиться с бетонщицей из Тынды в Амурской области. И не только потому, что этот студент даже не подозревает о существовании на карте такой географической точки. Он живет, умнеет и влюбляется в себе подобных. Мы с тобой полярны, Юджин!.. Понимаешь, мое проклятье — это моя голова. Мне бы сейчас расслабиться, впасть в романтический транс, ощутить черную дыру в памяти, просто помечтать, как любая нормальная баба, убежденная, что рано или поздно в ее личной жизни обязательно произойдет что-то прекрасное, неповторимое…

— Но ведь произошло же! Ты же не будешь отрицать этого?!

— Видишь ли, я не верю в реальность либретто про Золушку и принца. Кроме разве что эпизода с боем часов. Короче, Юджин, то, что мы имеем сейчас, происходит вопреки логике, здравому смыслу, диалектике в конце концов, если этот термин тебе о чем-то говорит.

— Он говорит мне о том, что у нас осталось совсем немного времени. И глупо тратить целый день из отпущенных нам четырнадцати на философские рассуждения.

— Ты думаешь?

— Да. Тем более что ты уже практически сняла с меня рубашку…

3 Амстердам. Отель «Кларин»

3 января 1978 года

Он не переубедил меня. Да и не мог. Зная свое упрямство лучше, чем кто-либо, я отдавала себе отчет в нереальности этой задачи. И тем не менее приняла авантюрное с любой стороны решение лететь с Юджином в Штаты. Хотя, если выбирать между авантюрой и неминуемой смертной казнью, лучше побыть пару недель живым графом Калиостро, нежели вечность — покойной Лизой Чайкиной.

Почему я дала уговорить себя? Ну, во-первых, я была еще достаточно молода для такой понятной слабости, как классический женский самообман: мне было слишком хорошо рядом с этим человеком, чтобы так просто отмахнуться от возможности продлить это ощущение еще на какое-то время. Во-вторых, идея Юджина действительно создавала резерв времени, позволявший — и тут Юджин убедил меня — хотя бы попытаться сделать что-то реальное для спасения моей матери. Хотя что именно мог сделать в этом направлении Юджин, я себе так и не представляла.

Ночью мы обговорили все возможные варианты моего возвращения в Москву (уже позднее Юджин признался мне, что не допускал этой вероятности даже в теории). Остановились на самом правдоподобном. Выглядел он так.

На допросе в КГБ я описываю волендамские события в том порядке, в каком они разворачивались (исключая, естественно, детали моих контактов с Витяней и взаимоотношений с Юджином) до того момента, пока Матвей Тополев, нежно шептавший мне на ушко слова признания, не открыл дверь на стук Аркадия. Здесь меня, по версии, кто-то чем-то ударил по голове, я потеряла сознание и очнулась — без документов и вещей — в какой-то частной клинике, куда, как выяснилось позднее, меня сбагрил хозяин отеля, не желавший — из-за боязни навсегда потерять клиентуру — излишней огласки и вмешательства полиции. В частной клинике я пробыла две недели, пока не восстановила силы, после чего сбежала ночью в одном больничном халате (этот факт, как заверил меня Юджин, подтвердит под большим секретом одна из сиделок). Именно в халате — без документов и денег — я должна была появиться у ворот советского посольства спустя две недели.

В течение этого бесконечно длинного дня, когда наши переговоры завершились перемирием, Юджин два раза оставлял меня в одиночестве, предварительно до тошноты инструктируя относительно правил конспирации. Если бы я вздумала четко следовать им, то даже плеск воды в ванне был бы воспринят им как серьезный проступок, граничащий с самоубийством.

После своей первой вылазки Юджин вернулся, обвешанный пакетами, коробками и пластиковыми сумками. Сочетание высоченного роста и щедрой цветовой гаммы поклажи делало его похожим на кремлевскую елку. Стряхнув с себя все это на постель в спальне, Юджин сказал только: «Это тебе!», затем залпом выпил два стакана воды из-под крана и, чмокнув меня в макушку, вновь исчез.

Даже сейчас, спустя много лет после описываемых событий, я по-прежнему бессильна передать чувства, которое вызвало во мне содержимое коробок и пакетов. Одежда — красивая, яркая, модная! Боже, чего только не было в этих пакетах! Бесформенные и в то же время удивительно красивые платья и костюмы из материала, чем-то напоминавшего мешковину, французское белье, изящные кофты из ангоры, две пары высоких сапог, здоровенная коробка с косметикой… Но окончательно сразила меня вожделенная мечта любой советской женщины — голубовато-серая канадская дубленка, изящная, мягкая, почти невесомая. Опасаясь, что из-за перевозбуждения у меня подскочит температура, я приняла две таблетки аспирина и в изнеможении рухнула на кровать. Это было уже слишком!

Когда Юджин вернулся из второй вылазки, он застал меня распластанной на кровати в одном сапоге, в роскошной меховой шапке и с французским лифчиком в руке.

— Что с тобой? — он остановился как вкопанный у кровати и, не дождавшись ответа, сделал неуверенный шаг. — Вэл, что с тобой?

— Ты убийца! — тихо сказала я, не выпуская из рук лифчик. — Хладнокровный и изощренный убийца молодой женщины.

Все еще не понимая, в чем дело, он опустился возле меня на колени, осторожно потянул на себя лифчик и внимательно осмотрел его на свет.

— Что, мал?

— Кто мал?

— Я имею в виду размер. Можно обменять…

— Кстати, откуда ты знаешь мои