- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (37) »
патефон, пели под гармошку и плясали. Тогда приходил к ним косой Серёга, жилистый, худой, хитро подмигивал и ладил кого-либо ущипнуть.
Приходил поплясать Васька, приодетый, в начищенных сапогах. Девчата жарко глядели на него, но хватали за чуб, когда он вольно вёл себя.
Когда было тепло, бродили по деревне или уходили в соседнее село, где был клуб и по субботам кинофильмы. Подлесовцы питали к соседям зависть и мечтали о собственном клубе.
Был пятидесятый год, время шло уже к осени. Наступила уборка урожая, и приехали студенты. Человек сто или больше. К удивлению подлесовцев, вместе с ними прибыл и Сыромятников. Он с бригадиром расселил ребят по избам, сам же поселился у тётки Катерины, привезя ей в знак примирения платок. Поселились у неё и два студента. «Вот те на! — говорили подлесовцы про Семёна. — Видать, выгнали из города, либо спился!» Студенты — весёлые, здоровые ребята — вставали раньше самих колхозников и по примеру Семёна сейчас же отправлялись в поле. От трактора Семён отказался, а бригадиру заявил, что трактор с бороной копает картошку процентов на пятьдесят, а остальную оставляет в грязи. Работали студенты поэтому лопатами, подбирая за собой всякую картошку. Покончив с картошкой, взялись за уборку яровых. Ходили они в поле и с поля с песнями, и деревня каждый раз провожала их удивлёнными глазами тихих изб. Тётка Катерина была довольна постояльцами. Семёна, как человека в летах, она пустила в свою комнатку, благо Зина слала на печи, а студентов поместила в другой. Спали студенты на полу, на матрацах, набитых соломой, и сон у них был крепкий — сразу не разбудишь. Каждое утро хозяйка варила всем еду. Если к обеду её не было дома, жильцы сами всем распоряжались. Подлесовцы присматривались к Семёну. О себе он никому ничего не говорил. Захватив бригадира да Ваську Новкина, трактор которого простаивал из-за поломки, он месил грязь по сырому подлесному полю, измерял расстояние между заваленными осушительными канавами и ездил к председателю, который за последний месяц, несмотря на грязь, зачастил в Подлесы. Видно было, что Семён что-то затевал. Подлесовцы следили за ним с недоверием, но выводов пока не делали. Когда Семён попадал в бригаду, бабы с едкими смешками спрашивали: — Чего ж ты, Семён, вернулся, аль худо стало в городе? — По вам, чертям, соскучился… — Тут-то! — Вы же здесь как квочки без гнезда. — Чего ж ты, надолго? Аль погостить? — Жените — останусь. Бабы прыскали на манер молодых. А Семён, осмотрев работу, уходил согнувшись, чтобы дождь не попадал за шиворот. — Чего бежишь-то? — неслось вслед. — Семён, не сутульсь, иди, погреем!.. Тётка Катерина по субботам и воскресеньям подавала постояльцам солёные грибки к картошке. Эти же студенты жили у неё и прошлой осенью, но она всё путала их. — Ну помните, вы ещё сердились на Вовку, белый такой, он ещё чугунок разбил! — подсказывал кто-нибудь из студентов. Хозяйка про чугунок знала хорошо, но кто разбил — не помнила. Звали её студенты по имени и отчеству, и ей нравилось с ними разговаривать. — А много трудодней у вас за это лето? — Эво, трудодней! А что толку в них? Был бы толк, тогда и разговор другой… — И всё босиком ходите, Екатерина Петровна? — А отчего же? Так-то легче. Перед сном Семён и студенты вели беседы. Тётка Катерина многого не успевала понять. Улучив минуту, бежала к бабам и сообщала: — Собирается теперь Семён в район за своими пожитками… Вроде бы жить хочет у нас совсем. А одет-то бедно! Что солдат… Привёз чемодан да солдатскую сумку. В чемодане инструмент, и всё. Да книжки… И не пьёт… — Вчерась председателя ругал, во как! — судачили, качали бабы головами и расходились. Дни в Подлесах катились, как и всегда, тихо и неспешно… И вдруг случилось одно событие. Однажды в воскресенье тётка Катерина, готовя завтрак, возилась у печи. Студенты спали в другой комнате. Спал и Семён. И вот с печи слезла заспанная Зина и по привычке, не одевшись, стала бродить и мурлыкать. Тётка Катерина хотела усовестить её, что, мол, люди проснутся и увидят её в открытую дверь, как вдруг охнула и даже села… — Пухлая! Господи, Зинка, от кого это? С испугом и изумлением она показала пальцем на Зинкин живот. Та сразу сгорбилась и стала быстро одеваться. Тётка зашипела и заплевалась. Если б не было в избе посторонних, она бы нашла, как выспросить, узнать. Зина убежала. Поспешно закончив стряпню, тётка Катерина поскакала к соседке. Там всё выложила, и уже в две головы стали гадать — кто виновник. Сам факт её мало тревожил. Пришла Михайловна, прибежала, невесть откуда узнав новость, свинарка Пелагея. Зинку не ругали, известное слово — девка! Но кто он? Косой Серёга? Васька-тракторист? — В январе ужо разродится, — говорила тётка Катерина, и глаза её, удивлённые и быстрые, беспомощно моргали. Поохали бабы, повздыхали и наконец по одной отправились в избу Катерины. Студенты уже ушли. Зина была дома, однако, как ни допытывались, как ни подъезжали к ней бабы, ничего она не сказала. Пришла крёстная и тоже просила и грозила, но всё напрасно. Зина сидела на лавке растолстевшая, держала на коленях свои маленькие руки и сонными глазами смотрела в пол. Кто соблазнил, кто чего обещал и теперь скрывается — ничего не сказала. Бились, бились вокруг неё бабы и разошлись. К вечеру все на деревне знали о случившемся и гадали: кто повинен в этом деле? Но опять же Зину не винили. Вспомнили, что весной ушёл в армию Зверякин Павка, а Новкин Алексей, Васькин брат, приезжал из части на побывку. Но тут же согласились, что никогда не видели их с Зинкой. Студенты же приехали позднее… Так и остались подлесовцы в неведении. А Зина всё молчала. Её молчанию удивлялись и придавали ему какое-то особое значение. Молодые ребята похихикивали вслед. А Зине хоть бы что: ходила работать на скотный двор, вечерами у студентов пела песни — как будто сплетни и разговоры вовсе её не касались. А бабам всё больше хотелось знать, кто отец ребёнка, чтобы выдать Зинку замуж. На Серёгу щурились, но тот только хохотал в лицо. Васька в разговоры не встревал и думал: «Действительно, кто бы это мог?» Но так как он был молчаливым, то некоторые бабы всё чаще обвиняли его. Однако доказательств не было, а Зинка всё молчала, как будто не знала ни лица, ни имени виновника. Жена бригадира стала подозрительно посматривать на мужа и ночью старалась подслушать и понять, что он бормочет. Но тот кашлял во сне и шептал что-то о лошадях и трудоднях. Так прошёл месяц, за ним второй. Студенты давно уехали, забыв три пары сапог, фуфайку да ещё новый ножик.
Был пятидесятый год, время шло уже к осени. Наступила уборка урожая, и приехали студенты. Человек сто или больше. К удивлению подлесовцев, вместе с ними прибыл и Сыромятников. Он с бригадиром расселил ребят по избам, сам же поселился у тётки Катерины, привезя ей в знак примирения платок. Поселились у неё и два студента. «Вот те на! — говорили подлесовцы про Семёна. — Видать, выгнали из города, либо спился!» Студенты — весёлые, здоровые ребята — вставали раньше самих колхозников и по примеру Семёна сейчас же отправлялись в поле. От трактора Семён отказался, а бригадиру заявил, что трактор с бороной копает картошку процентов на пятьдесят, а остальную оставляет в грязи. Работали студенты поэтому лопатами, подбирая за собой всякую картошку. Покончив с картошкой, взялись за уборку яровых. Ходили они в поле и с поля с песнями, и деревня каждый раз провожала их удивлёнными глазами тихих изб. Тётка Катерина была довольна постояльцами. Семёна, как человека в летах, она пустила в свою комнатку, благо Зина слала на печи, а студентов поместила в другой. Спали студенты на полу, на матрацах, набитых соломой, и сон у них был крепкий — сразу не разбудишь. Каждое утро хозяйка варила всем еду. Если к обеду её не было дома, жильцы сами всем распоряжались. Подлесовцы присматривались к Семёну. О себе он никому ничего не говорил. Захватив бригадира да Ваську Новкина, трактор которого простаивал из-за поломки, он месил грязь по сырому подлесному полю, измерял расстояние между заваленными осушительными канавами и ездил к председателю, который за последний месяц, несмотря на грязь, зачастил в Подлесы. Видно было, что Семён что-то затевал. Подлесовцы следили за ним с недоверием, но выводов пока не делали. Когда Семён попадал в бригаду, бабы с едкими смешками спрашивали: — Чего ж ты, Семён, вернулся, аль худо стало в городе? — По вам, чертям, соскучился… — Тут-то! — Вы же здесь как квочки без гнезда. — Чего ж ты, надолго? Аль погостить? — Жените — останусь. Бабы прыскали на манер молодых. А Семён, осмотрев работу, уходил согнувшись, чтобы дождь не попадал за шиворот. — Чего бежишь-то? — неслось вслед. — Семён, не сутульсь, иди, погреем!.. Тётка Катерина по субботам и воскресеньям подавала постояльцам солёные грибки к картошке. Эти же студенты жили у неё и прошлой осенью, но она всё путала их. — Ну помните, вы ещё сердились на Вовку, белый такой, он ещё чугунок разбил! — подсказывал кто-нибудь из студентов. Хозяйка про чугунок знала хорошо, но кто разбил — не помнила. Звали её студенты по имени и отчеству, и ей нравилось с ними разговаривать. — А много трудодней у вас за это лето? — Эво, трудодней! А что толку в них? Был бы толк, тогда и разговор другой… — И всё босиком ходите, Екатерина Петровна? — А отчего же? Так-то легче. Перед сном Семён и студенты вели беседы. Тётка Катерина многого не успевала понять. Улучив минуту, бежала к бабам и сообщала: — Собирается теперь Семён в район за своими пожитками… Вроде бы жить хочет у нас совсем. А одет-то бедно! Что солдат… Привёз чемодан да солдатскую сумку. В чемодане инструмент, и всё. Да книжки… И не пьёт… — Вчерась председателя ругал, во как! — судачили, качали бабы головами и расходились. Дни в Подлесах катились, как и всегда, тихо и неспешно… И вдруг случилось одно событие. Однажды в воскресенье тётка Катерина, готовя завтрак, возилась у печи. Студенты спали в другой комнате. Спал и Семён. И вот с печи слезла заспанная Зина и по привычке, не одевшись, стала бродить и мурлыкать. Тётка Катерина хотела усовестить её, что, мол, люди проснутся и увидят её в открытую дверь, как вдруг охнула и даже села… — Пухлая! Господи, Зинка, от кого это? С испугом и изумлением она показала пальцем на Зинкин живот. Та сразу сгорбилась и стала быстро одеваться. Тётка зашипела и заплевалась. Если б не было в избе посторонних, она бы нашла, как выспросить, узнать. Зина убежала. Поспешно закончив стряпню, тётка Катерина поскакала к соседке. Там всё выложила, и уже в две головы стали гадать — кто виновник. Сам факт её мало тревожил. Пришла Михайловна, прибежала, невесть откуда узнав новость, свинарка Пелагея. Зинку не ругали, известное слово — девка! Но кто он? Косой Серёга? Васька-тракторист? — В январе ужо разродится, — говорила тётка Катерина, и глаза её, удивлённые и быстрые, беспомощно моргали. Поохали бабы, повздыхали и наконец по одной отправились в избу Катерины. Студенты уже ушли. Зина была дома, однако, как ни допытывались, как ни подъезжали к ней бабы, ничего она не сказала. Пришла крёстная и тоже просила и грозила, но всё напрасно. Зина сидела на лавке растолстевшая, держала на коленях свои маленькие руки и сонными глазами смотрела в пол. Кто соблазнил, кто чего обещал и теперь скрывается — ничего не сказала. Бились, бились вокруг неё бабы и разошлись. К вечеру все на деревне знали о случившемся и гадали: кто повинен в этом деле? Но опять же Зину не винили. Вспомнили, что весной ушёл в армию Зверякин Павка, а Новкин Алексей, Васькин брат, приезжал из части на побывку. Но тут же согласились, что никогда не видели их с Зинкой. Студенты же приехали позднее… Так и остались подлесовцы в неведении. А Зина всё молчала. Её молчанию удивлялись и придавали ему какое-то особое значение. Молодые ребята похихикивали вслед. А Зине хоть бы что: ходила работать на скотный двор, вечерами у студентов пела песни — как будто сплетни и разговоры вовсе её не касались. А бабам всё больше хотелось знать, кто отец ребёнка, чтобы выдать Зинку замуж. На Серёгу щурились, но тот только хохотал в лицо. Васька в разговоры не встревал и думал: «Действительно, кто бы это мог?» Но так как он был молчаливым, то некоторые бабы всё чаще обвиняли его. Однако доказательств не было, а Зинка всё молчала, как будто не знала ни лица, ни имени виновника. Жена бригадира стала подозрительно посматривать на мужа и ночью старалась подслушать и понять, что он бормочет. Но тот кашлял во сне и шептал что-то о лошадях и трудоднях. Так прошёл месяц, за ним второй. Студенты давно уехали, забыв три пары сапог, фуфайку да ещё новый ножик.
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (37) »