никогда даже не пытался диктовать королю свою волю… впрочем, король тоже крепкий орешек, не всякие зубы способны его разгрызть.

— Иди, принц, — Тармил пристально взглянул на ученика. — Король не любит ждать. Только, ради богов, выбери какую-нибудь одежду поприличнее, в этом балахоне ты похож на нищеброда.

Насчет одежды учитель тоже был прав, только вот Эмиль никогда не обращал особенного внимания на то, во что одет. И слова Тармила отнюдь не заставили его устыдиться. На нем красовался обычный его наряд — ученическая накидка из тонкой шерсти, с длинными полами и широкими рукавами, спереди она запахивалась и перетягивалась широким шерстяным же кушаком; сейчас она была измята и испачкана травой и землей. Не слишком подходящая одежда для приема у короля, но мысль об этом заставила Эмиля лишь упрямо сдвинуть соломенные брови. Все так стараются отмежеваться от него, показать, насколько мало имеют с ним общего… сделали из него настоящее пугало… так чего же ради он должен подстраиваться под их требования?

— Я отправлюсь немедленно, — заявил он, не делая даже попыток отчистить полы от грязи.

— Принц! — Тармил предостерегающе поднял брови. — Ты что же, хочешь явиться перед королем в таком виде? Это не слишком… почтительно.

— Полагаю, королю безразлично, как я выгляжу.

— Гордость — плохой советчик, учти это.

— Однако это единственное, что у меня есть, — с горечью ответил Эмиль.

На это Тармил ничего не ответил.

Конечно, Эмиль слегка преувеличивал, и учитель мог бы ему об этом напомнить. Кроме гордости, у него был титул, которого никто его не лишал. Тармил не шутил и не насмешничал, называя его принцем; действительно, в жилах юноши текла благородная королевская кровь. В этом обстоятельстве, однако, Эмиль не находил ничего приятного, он готов был скорее проклинать свое происхождение, поскольку не получал от него никаких выгод, а одни только горести. Происхождение это было отягчено тем, что люди с опаской, осторожно, называют даром Гесинды. Эмиль же предпочитал звать это проклятием.

Да, кроме гордости и титула, у Эмиля был Дар…

Когда у него открылись эти способности, он готов был локти кусать от злости и отчаяния. По глупости он даже вообразил, что жизнь его кончена. Ни один человек из его близких не попытался поддержать его, все они повели себя так, как будто боялись заразиться от него чумой. И только Тармил, назначенный старым королем ему в учителя, помог выбраться ему из глубин отчаяния и показал, что проклятый дар может стать благословением и дать такую власть над миром и людьми, какую мало кто из простых смертных способен себе вообразить. Нужно было только научиться правильно этим даром распоряжаться, а это было самое сложное…

Но этот дар навек отделил Эмиля от друзей и близких, он даже не мог остаться жить рядом со своей сестрой и братом.

Единственным человеком, не считая Тармила, который вел себя с ним почти так, как если бы ничего не случилось, был старый король Исса, его дед. Он неустанно повторял внуку: "Радуйся, что ты вообще жив!"

И — со временем, конечно, — Эмиль научился-таки радоваться этому простому факту, осознав, что все могло быть гораздо, гораздо хуже. В конечном счете, именно благородное происхождение защитило его от тех ужасов, которые могли последовать за тем, как его проклятый дар обнаружил себя. Благородное происхождение и власть, сосредоточенная в руках его деда-короля.

Эмиль торопливо шел по парку, пренебрегая своими особенными способностями (а вернее, не желая «трепать» искусство ради столь приземленной цели) и предпочитая использовать простую мускульную силу собственных ног. Сначала парк был больше похож на настоящий дикий лес: высоко над головой смыкались кроны старых деревьев, сплетался в паутину подлесок и пружинил под ногами мох, укрытый ковром из палой сухой листвы. Тропинки были едва заметны, дорожек не было вовсе, но Эмиль уверенно держал направление. Здесь он был как дома, за три года изучив каждый куст и каждое дерево. По мере приближения к дворцу тропки становились все явственнее и ровнее, деревья расступались и выстраивались рядами, мох сменился ровной густой травой. Теперь это был скорее ландшафтный парк, создающий иллюзию леса, но для настоящего леса слишком ухоженный. Здесь уже встречались следы присутствия человека: собранная в аккуратные кучки листва; заботливо подстриженные ветви там, где они мешали пройти, не сгибаясь пополам; искусно устроенные цветники и красиво оформленные камнями родники и ручьи. Все это было не более чем декорация; или, если угодно, оправа для драгоценного камня, который являл собой дворец.

Парк был весьма обширный, и путь занял у Эмиля больше часа, ибо его жилище находилось в наиболее удаленном от дворца уголке. Наконец, он ступил в непосредственно прилегающую к дворцу часть парка. Это было царство прямых, проложенных с помощью чертежных инструментов аллей, подстриженных деревьев, зеркальных строго прямоугольных прудов. Эмиля всегда бросало в дрожь при виде этой «облагороженной», а в сущности обкорнанной и изуродованной в угоду людским причудам природы. Это было еще хуже, чем «причесанный» лес.

В оранжерее садовник с молодым помощником срезали алые и белые розы и аккуратными грудами складывали их в большие корзины. Завидев торопливо проходящего мимо Эмиля, они оба согнулись в поклонах, как будто мгновенно переломившись в поясницах; конечно, они узнали его. Они стояли согнувшись, не смея поднять взгляда, до тех пор, пока Эмиль не покинул поле их зрения. Миновав оранжереи, он сразу же наткнулся на хорошенькую служаночку, которая пробегала мимо по дорожке с охапкой белоснежного свежевыглаженного белья. Девушка застыла на месте наподобие каменной статуи, коих множество красовалось на парковых аллеях, выкатив на Эмиля округлившиеся глаза. Кланяться ей было неловко из-за громоздкой ноши, и она присела с глубоком книксене, с трудом удерживая корзину перед собой. При этом она не сводила с Эмиля взгляда, как будто она была кроликом, а он — удавом. "Ваше высочество… — пролепетала она едва слышно. — Какая честь…" Это было отнюдь не выражение почтительности по отношению к представителю королевского рода, это был самый настоящий страх. Пугало! снова подумал Эмиль ожесточенно и молча прошел мимо. Я для всех них настоящее пугало! А ведь я не сделал ничего, чтобы заставить их бояться!

Пока еще не сделал… — тоненько и ехидно проговорил внутренний голосок из самых глубин его сознания, но Эмиль безжалостно заставил его замолчать.

Дворец был набит слугами под самую крышу. Со стороны их беготня выглядела как бестолковая суета, но,