левее! – кричал Виталька. – Порядок… Повернись больше в мою сторону…
– Так? – спросила Таня.
И камень под ее ногами пошатнулся и рухнул.
С криком Таня соскользнула вниз, но успела перехватить корни и повисла на руках.
Мы бросились к ней.
Виталька подскочил раньше. Он лег на край обрыва и протянул руку, и Таня схватилась за нее правой рукой. Но вытянуть Таню у Витальки не хватало сил.
– Пусти, – заговорил он, задыхаясь, – упадем вместе… Пусти… я сбегаю за Шарыгиным… он рядом.
Таня отпустила его руку и опять схватилась за корень.
Виталька приподнялся и побежал, крича:
– Шарыгин!.. Шарыгин!..
А мы уже были возле пня.
– Держись, – сказал я и тоже лег, как Виталька. И Таня опять схватилась за руку, на этот раз за мою руку, и я подтянул ее немного. Совсем немного. Чуть-чуть.
– Я не могу, – выдохнула Таня. Я понимал, что она слабеет, под ногами у нее не было никакой опоры. Но что я мог сделать?
– Держись, – говорил я, – держись… – А в глазах туманилось от слез.
И тогда через край обрыва переметнулся Глеб. Перехватывая руками другой корень, он спустился пониже Тани и подставил ей свои плечи.
Теперь он подтягивался кверху, а я продолжал тащить Таню за руку.
Вот показалась ее голова. Вот Таня легла животом на край обрыва.
В висках у меня раздавались удары. Я ничего не мог сказать.
Таня молча смотрела в одну точку. Рот ее был приоткрыт. Она тяжело дышала.
Сзади послышались крики Витьки Шарыгина, он бежал. Топот его приближался. Я ощущал его так же, как удары в висках.
И тут я услышал другое. За Таниной спиной раздался треск. Зацокали, зашелестели мелкие камешки. Глухо ударилось…
– Глеб! – крикнул я.
Шарыгин оттащил Таню и глянул через край.
– Глеб! – крикнул Шарыгин. Помолчал. И совсем тихо проговорил: – Глеб…
…Я хожу к нему и больницу. У него перелом ноги и двух ребер. Он неподвижно лежит в гипсе, но не киснет, а всегда улыбается, показывает свои здоровенные зубы. – Глеб, – говорю я, – ты герой. Про тебя в газете хотят написать. – Иди ты! – Чтоб мне лопнуть! – говорю я. – Во двор журналистка приходила. Материал собирает. – Трепач! – смеется Глеб. – Не веришь – не надо, – обижаюсь я. – Тебе интервью давать, не мне. Подготовился бы. А лицо у него все же но мужественное. Мама тогда, видно, нарочно сказала. Только при чем лицо?… За окном уже снег. На дворе белым-бело. – Съездим туда на лыжах, ага? – говорит Глеб. – Хочешь вторую ногу сломать? – Знал бы ты, как я на лыжах хожу. Будь спок! – Посмотрим. Я еще не говорил ему про шарыгинский подарок. Витька передал мне для Глеба свою фуражку. Ту самую, таксистскую. Но я отдам ему, когда будет выходить из больницы. Вот обрадуется! А сейчас что давать: все равно не разрешат лежать в ней. Сегодня я пришел к Глебу, смотрю: у него Таня. – Приветик! – кивнул я ей. – Привет! – Она поднялась со стула. – Желаю тебе, Глеб, поскорее выздороветь. – Посидела бы еще. – Глеб чуть заметно подмигнул мне. У нас завтра контрольная… – замялась Таня. – Пусть идет, сказал я, – а то пару схватит. – До свидания. – И она пошла к двери. С Виталькой я ее теперь не встречаю. А вообще-то, какое мне дело? Вчера, правда, возвращался вечером и захотелось мне взглянуть на «кусочек морского дна» – на ее зеленое окно. Я слепил снежок, а потом подошел, задрал голову – зеленое окно было темным. «Нет дома, – подумал я. – Жаль: снежки сегодня хорошо лепятся». Я запустил снежок в стенку. Он разлетелся во все стороны белыми брызгами. Даже хорошо, что ее нет дома. А то бы выглянула, увидела меня. Потом бы при встрече остановилась, спросила: «Ты что кидаешься?» А что бы я ей ответил?
И тогда через край обрыва переметнулся Глеб. Перехватывая руками другой корень, он спустился пониже Тани и подставил ей свои плечи.
Теперь он подтягивался кверху, а я продолжал тащить Таню за руку.
Вот показалась ее голова. Вот Таня легла животом на край обрыва.
В висках у меня раздавались удары. Я ничего не мог сказать.
Таня молча смотрела в одну точку. Рот ее был приоткрыт. Она тяжело дышала.
Сзади послышались крики Витьки Шарыгина, он бежал. Топот его приближался. Я ощущал его так же, как удары в висках.
И тут я услышал другое. За Таниной спиной раздался треск. Зацокали, зашелестели мелкие камешки. Глухо ударилось…
– Глеб! – крикнул я.
Шарыгин оттащил Таню и глянул через край.
– Глеб! – крикнул Шарыгин. Помолчал. И совсем тихо проговорил: – Глеб…
…Я хожу к нему и больницу. У него перелом ноги и двух ребер. Он неподвижно лежит в гипсе, но не киснет, а всегда улыбается, показывает свои здоровенные зубы. – Глеб, – говорю я, – ты герой. Про тебя в газете хотят написать. – Иди ты! – Чтоб мне лопнуть! – говорю я. – Во двор журналистка приходила. Материал собирает. – Трепач! – смеется Глеб. – Не веришь – не надо, – обижаюсь я. – Тебе интервью давать, не мне. Подготовился бы. А лицо у него все же но мужественное. Мама тогда, видно, нарочно сказала. Только при чем лицо?… За окном уже снег. На дворе белым-бело. – Съездим туда на лыжах, ага? – говорит Глеб. – Хочешь вторую ногу сломать? – Знал бы ты, как я на лыжах хожу. Будь спок! – Посмотрим. Я еще не говорил ему про шарыгинский подарок. Витька передал мне для Глеба свою фуражку. Ту самую, таксистскую. Но я отдам ему, когда будет выходить из больницы. Вот обрадуется! А сейчас что давать: все равно не разрешат лежать в ней. Сегодня я пришел к Глебу, смотрю: у него Таня. – Приветик! – кивнул я ей. – Привет! – Она поднялась со стула. – Желаю тебе, Глеб, поскорее выздороветь. – Посидела бы еще. – Глеб чуть заметно подмигнул мне. У нас завтра контрольная… – замялась Таня. – Пусть идет, сказал я, – а то пару схватит. – До свидания. – И она пошла к двери. С Виталькой я ее теперь не встречаю. А вообще-то, какое мне дело? Вчера, правда, возвращался вечером и захотелось мне взглянуть на «кусочек морского дна» – на ее зеленое окно. Я слепил снежок, а потом подошел, задрал голову – зеленое окно было темным. «Нет дома, – подумал я. – Жаль: снежки сегодня хорошо лепятся». Я запустил снежок в стенку. Он разлетелся во все стороны белыми брызгами. Даже хорошо, что ее нет дома. А то бы выглянула, увидела меня. Потом бы при встрече остановилась, спросила: «Ты что кидаешься?» А что бы я ей ответил?