так, чтобы хоть что-то сказать, спросил:

– Давно?

Как будго это имело какое-нибудь значение.

– ...С завтрашнего дня... Завтра я первый раз не пойду в школу...

Имело, имело значение. Дурак я, дурак, опоздал на один школьный день. Даже нет – на один урок.

На какое-то мгновение уцепился за мысль, что еще не все потеряно. Если она помнит тот свой урок (интересно, помнит ли?), то мы с ней еще можем вместе перенестись в тот добрый мир. Вспомним все, всех... Я хотел спросить ее об этом, но поймал ее выцветший близорукий взгляд и вдруг понял – не помнит. Наверное, нет.

И чтобы не оказаться одиноким, чтобы оставить хоть маленькую надежду на то, что доброе школьное время еще вернется, я не спросил ее ни о чем.

...Когда ехал обратно, успокаивал себя: а почему она должна помнить? Это мы должны помнить. Это для нас урок, нам урок, а для нее это так же, как ест, пьет, спит, проверяет тетради. Ошиблась – поправилась...

А если не помнят одноклассники... Тогда зачем была у нас в школе Зинаида Ивановна?

Каждый раз, когда мне приходится сталкиваться с пороком, с изнанкой жизни – в командировке ли, в знакомой семье, просто на улице,– я вспоминаю наш класс. В нем не было ябедников. Сплетников. Подхалимов.

Но жизнь – предлинная. Сложней. Меняются иногда взгляды, настроения, мысли, переоцениваются жизненные ценности. Нашим бывшим одноклассникам еще расти, начальники цехов станут директорами, доценты – профессорами. У каждого будут начальники и подчиненные, премии и выговоры.

Помнят ли они тот урок?!

1967 г.

ДВОЕ ВЫШЛИ ИЗ ЛЕСА

В лесу остро чувствуешь мудрую вечность природы. И в этой вечности постигаешь какой-то великий секрет и смысл жизни. И до тебя все это было – ели, березы, эти вот сосны, и после тебя, через века будет здесь та же первозданность. В лесу с немым недоумением заново открываешь давно открытое. Появляются вдруг новые крепкие связи с жизнью.

И еще в лесу чувствуешь духовное очищение, обновление. Чувствование здесь замешено на всех запахах земли, оно сильно и властно. Как это у Паустовского: леса – «величественны, как кафедральные соборы».

Впрочем, для людей, с которыми вышагиваю я по снежной лесной целине, природа – не храм, а мастерская, и они в ней – работники. Анатолий Иванович Казин – председатель районного общества охотников и рыболовов, Иван Иванович Бондарев – егерь. В районе есть и другие егеря, и охотников тут сотни, но я выбрал именно этик людей, именно их.

От Рузы до Теряева добрались мы на автобусе, перешли шоссе и вышли сюда, на воспроизводственный участок. Охота тут строжайше запрещена, зверью – вольная воля. «Только собак наганиваем, тренируем значит,– объясняет Казин,– чтоб без дела не засиделись».

Сначала шли полем, по лыжне. Шли цепочкой – Казин, я, Бондарев. Когда лыжня пропадала, уходила и сторону, шли по снежной целине, ступая валенками след в след, чтобы не расходовать силы зря. Казин вроде бы мимоходом, но цепко схватывает все вокруг.

– Вот заяц прошел. Следы видите? Беляк. Шел во-он оттуда, из оврага, к лесу. К кормушке.

Через несколько шагов Казин снова останавливается.

– А вот лисица мышь задрала. Видите?

Ничего не вижу. Казин наклоняется и поднимает маленькие, чуть видно, волоски шерсти.

– Полевая мышь вот отсюда бежала, видите – точечки на снегу, это ее следы, а сбоку еще следы, это – лиса. И вот,– Казин бросает на снег шерстинки,– все, что осталось от мыши.

Для Казина это пустое поле и этот притихший впереди лес заполнены жизнью. Он слышит все звуки и шорохи, по следам видит, кто, откуда, куда и зачем шел. И даже когда шел. Мне все это очень интересно, существует и открывается неведомая доселе вторая жизнь, и Казин – богатый должен быть человек, раз он эту вторую жизнь постиг.

Но Татаринов-то, Татаринов... Что ж они оба о нем ни слова? Я же не зря именно с ними в лес пошел. Что ж молчат о нем?

Кончилось поле, вступили в лес.

– Знаешь, Иван Иванович,– говорит Казин.– Данилин просил выделить тридцать человек на расчистку просек. Слышь?

– А где мы их возьмем,– отвечает сзади Бондарев,– пусть объявление через газету дают.

Спрошу, спрошу сам, где они его, Татаринова... А что «они его»? Оставили, бросили? Вроде не бросали.

На развилке остановились, Казин сказал вдруг:

– Здесь мы разошлись...

«Разошлись». Вроде как на равных. Но ведь Татаринов отстал.

– Да-а, он позади был. И вот сюда, влево пошел... В общем, мы-то сейчас как пойдем? По нашему маршруту или по его?

Мне интересно знать, где они его дотом нашли.

– По его, по его пути.

Петляем долго и немыслимо. Видно, Татаринов действительно плохо знал лес, да и пурга была тогда ужасная. Снова оказались на каком-то поле.

– Вот тут,– показывает Бондарев,– мы его разыскали.

Остановились – старый ивняк и четыре березы на опушке леса.

– Тут,– подтверждает Казин.– Спасибо собака помогла, так бы не нашли.

– Точно-точно,– оживляется Бондарев,– идем, значит, с поисковой партией, смотрим – какая-то собака по опушке бегает и лает, зовет. Ну, один там из наших, с фабрики, он впереди всех был, подбегает, видит – Татаринов. Лежит. «Ну, Федор Григорьевич,– кричит,– ты тут разлегся, а мы с ног сбились!»

Тут, на опушке, я еще раз вспоминаю и оцениваю то, что случилось.

15 октября, в пятницу, заседало правление общества охотников. «На воспроизводственном участке браконьеров много,– доложил один из членов правления,– я слышал там недавно выстрелы. Стал считать – семнадцать выстрелов». «Завтра же пойдем посмотрим,– сказал Казин Татаринову,– возьмем Бондарева».

Наутро, в начале седьмого, несмотря на отчаянную пургу, все трое, как и договорились, отправились в лес. Как говорит Казин, он за всю свою жизнь такой метели здесь не видел. Сквозь отчаянные завывания ветра где-то рядом, в темноте, словно хлопали ружейные выстрелы – это ломались и падали под ветром провисшие от тяжелого снега деревья. Проваливались по колено в снег, под которым лежала незамерзшая грязь.

Прошли низину. У развилки Татаринов отстал.

– Где ты? – окликнул его Бондарев.

– Тут я,– донесся откуда-то из-за ветра голос Татаринова.

Двинулись дальше. Когда через некоторое время снова окликнули Татаринова, ответа не было. Позвали еще раз – только ветер воет. Двинулись дальше. Заговорили о лицензиях. О том, что, дескать, дали вот им три лицензии на отстрел кабанов, а как делить их – недовольные будут, как всегда...

Оба – и Казин, и Бондарев – утверждают, что искали Татаринова. Прошли, как говорят, дорогу на Звенигород, высоковольтную линию, покрутились. Вышли на Валыгинское поле – нет никого. Зашли в будку комбината декоративного