Светловолосый, высокий. Настоящий добрый молодец, богатырь, только без зубов и в татуировках.
— Эх, Москва, Москва… Приехать бы с деньгами, в казино сходить…
32. Машина с мигалкой. Шура-гибрид держит на коленях труп кота, упакованный в черный пакетик. Шура украдкой глотает слезы. Вытирает ладонью розовые гладкие щеки. Шура стесняется водителя и охранника. Охранник молча протягивает ему пачку бумажных платочков. На своем участке Шура хоронит кота, кладет на могилку его игрушки.
33. Рындина возвращается в квартиру. Из ванной выходит батюшка, завернутый в полотенце. Рындина и батюшка смотрят друг на друга. — Иди, милый, куда-нибудь, — максимально ласково говорит Рындина. — На исповедь, а потом в монастырь… — Хочешь, я все брошу? — шепчет он. — Поедем туда, где трудно… Будем работать… Рындина принимается распечатывать сверток, торопливо рвет газету, пытается отлепить старую изоленту… — Это что? — Батюшка берет у нее из рук сверток, находит ножницы, аккуратно разрезает упаковку. — Там материалы по затоплению, какие-то записи, записная книжка, дневник, не знаю… — Как же ты берешь у незнакомых людей неизвестно что? А если там бомба? — Оставь… Батюшка и Рындина разворачивают газету. На свет появляется полосатая картонная коробка, футляр для магнитофонной катушки. На коробке надписи: «Районная конференция» — зачеркнуто, «Выпускной 74» — зачеркнуто, «Машина времени» — зачеркнуто, «Мама 84» — не зачеркнуто, в скобках рядом — 1919. Рындина осторожно вынимает катушку. Держит в ладонях. — Яблочник, — говорит Рындина. — У него катушечный магнитофон. Надо к Яблочнику. Она начинает собираться. Батюшка останавливает ее: — Надо сначала череп похоронить. Это важно.
34. Квартира Пирогова. Тесно от книг и виниловых пластинок. Тут время словно остановилось — родители Пирогова, типичные шестидесятники, портрет Хемингуэя в свитере на стене, гитара. Их фотография в молодости — папа с бородой, мама с длинными волосами, а-ля Джоан Баэз. Они совсем не изменились, только стали старые. На столе винегрет и селедка. Водка. Бутылка виски нетронутая. Звучат песни Визбора. Они уже хорошо посидели и выпили. Душевно. Папа любит огород. Говорит, какие саженцы привезет в будущем году, чтобы посадить в саду у сына в Нью-Джерси. Пирогов ходит по комнате. — Мам, у тебя очень много лишних книг. Тут надо как-то их перебрать, место освободить… Вот это, это… А это что? Справочник лекарственных препаратов за семьдесят первый год… Нет, мама, ну это точно надо выбросить. Такими препаратами уже не пользуются, их просто нет в природе. Зачем тогда этот справочник? Он небрежно бросает книгу на пол. — Ты что, с ума сошел? — ужасается мама. — Подними книгу быстро. — Это книга, понимаешь, кни-га?! — подхватывает отец. — Совсем одичал. Нелюдь. Выродок американский… Без крика, очень спокойно. — Совки сумасшедшие, — так же спокойно говорит Пирогов. — Да пошли вы… Не приеду больше. И Лизу не привезу. У Пирогова звонит его замученный мобильный. — Да? Ну да… Давайте. Еду. Родители смотрят на него. — Череп надо закопать, — объясняет он. — Это быстро. Пирогов выходит. Родители тревожно переглядываются. — Он влез в какой-то черный бизнес, — догадывается мама. — Сама всю жизнь мечтала, чтобы он в Америке устроился, выпихнула, можно сказать, парня с Родины, — корит папа. — Мало тебя на Родине за длинные волосы в ментовках били, патриот, — шипит в ответ мама. Заскорузлая ненависть — основа крепкой семьи.
35. Шура-гибрид кладет в рюкзачок ножи и веревки. Выходит по тропиночке за калитку. Смотрит по сторонам. Впереди у соседней калитки маячит девочка, выбирает камешки покрасивее из кучи гранитной крошки. Шура подходит к девочке. Смотрит на нее. На солнце просвечивают ее оттопыренные розовые уши с сережками. — Ну что? — говорит Шура. — Пошли чинить тарзанку? — Ой, пошлите!
Шура и девочка идут по замусоренному, умирающему лесу. На усыпанной хвоей дороге еловые корни норовят подставить подножку. — Когда я был маленький, я верил, что из-под хвои мертвецы вылезают. Так девчонки говорили. Девочка смеется, не верит. Шура забирает с дороги правее, по заячьей капусте и мху шагает в заросли сныти, в бурелом, перемешанный с металлоломом. — Тарзанка там, — поправляет девочка, машет рукой в другую сторону. — Пошли, ручей покажу, — говорит Шура.
В овраге шумит ручей. Кругом заросли. Девочка радуется воде, брызгается. Шура разводит костер. Разговаривает.
— Я в детстве сюда плакать приходил. Со мной никто дружить не хотел. А я все ждал, что вырасту. Что по-другому все будет. Ты пойми меня правильно, девочка. Я хороший. Честный. Родину люблю. Но кому какая разница, что у меня нежное, верное сердце, если сердце мое находится под пиджаком пятьдесят восьмого размера? — Нет, а вот моя мама пользуется сенсационной диетой «три минус пять», — щебечет в ответ девочка. — У меня тоже мама была, — продолжает Шура. — Мама любила кошек. Умерла. Знаешь отчего? От меня невеста перед свадьбой ушла. И потом еще всем рассказывала, что со мной половая жизнь ненасыщенная. Девочка хихикает, а Шуре не смешно. — Мама умерла. Остался Степа. Мамин кот. Единственный друг. Никогда не будет советовать диету. Не спросит про личную жизнь. И ему не нужна протекция, господдержка, госзаказы, ничего ему от меня не надо. И пахнет теплой шерсткой. Мягкий, смешной Степа. Но Степа умер. Стал длинным и твердым, понимаешь, девочка. — Шура достает из рюкзачка ножи и веревки. Девочка обращает внимание на ножи. — Умер от острой сердечной недостаточности. Он был старый. Ему нельзя было нервничать. Девочка рыпается, пытается бежать, спотыкается о еловое бревно, обдирает коленку… Да куда тут бежать-то? — Дяденька, — лопочет девочка, — я же не знала, я же понарошку, я доктором хочу стать, я больше не буду… Шура печально кивает. Мол, конечно не будешь. — Дяденька, не убивайте меня, пожалуйста, — серьезно и деловито просит девочка. — Я у мамы одна. На меня вся надежда. Я хочу стать доктором, а еще занимаюсь музыкой, чтобы прославиться и разбогатеть. Тогда моя мама купит себе красивые зубы, и приделает новые сиси, и выйдет замуж за олигарха. И противный папка, который нас бросил, наконец обосрется, гад-сука-пидарас… — Ты пойми меня правильно, девочка, — качает головой Шура. — Не видать твоей маме новых сись…
36. Немного погодя Шура умывается в ручье, смывает кровь с
32. Машина с мигалкой. Шура-гибрид держит на коленях труп кота, упакованный в черный пакетик. Шура украдкой глотает слезы. Вытирает ладонью розовые гладкие щеки. Шура стесняется водителя и охранника. Охранник молча протягивает ему пачку бумажных платочков. На своем участке Шура хоронит кота, кладет на могилку его игрушки.
33. Рындина возвращается в квартиру. Из ванной выходит батюшка, завернутый в полотенце. Рындина и батюшка смотрят друг на друга. — Иди, милый, куда-нибудь, — максимально ласково говорит Рындина. — На исповедь, а потом в монастырь… — Хочешь, я все брошу? — шепчет он. — Поедем туда, где трудно… Будем работать… Рындина принимается распечатывать сверток, торопливо рвет газету, пытается отлепить старую изоленту… — Это что? — Батюшка берет у нее из рук сверток, находит ножницы, аккуратно разрезает упаковку. — Там материалы по затоплению, какие-то записи, записная книжка, дневник, не знаю… — Как же ты берешь у незнакомых людей неизвестно что? А если там бомба? — Оставь… Батюшка и Рындина разворачивают газету. На свет появляется полосатая картонная коробка, футляр для магнитофонной катушки. На коробке надписи: «Районная конференция» — зачеркнуто, «Выпускной 74» — зачеркнуто, «Машина времени» — зачеркнуто, «Мама 84» — не зачеркнуто, в скобках рядом — 1919. Рындина осторожно вынимает катушку. Держит в ладонях. — Яблочник, — говорит Рындина. — У него катушечный магнитофон. Надо к Яблочнику. Она начинает собираться. Батюшка останавливает ее: — Надо сначала череп похоронить. Это важно.
34. Квартира Пирогова. Тесно от книг и виниловых пластинок. Тут время словно остановилось — родители Пирогова, типичные шестидесятники, портрет Хемингуэя в свитере на стене, гитара. Их фотография в молодости — папа с бородой, мама с длинными волосами, а-ля Джоан Баэз. Они совсем не изменились, только стали старые. На столе винегрет и селедка. Водка. Бутылка виски нетронутая. Звучат песни Визбора. Они уже хорошо посидели и выпили. Душевно. Папа любит огород. Говорит, какие саженцы привезет в будущем году, чтобы посадить в саду у сына в Нью-Джерси. Пирогов ходит по комнате. — Мам, у тебя очень много лишних книг. Тут надо как-то их перебрать, место освободить… Вот это, это… А это что? Справочник лекарственных препаратов за семьдесят первый год… Нет, мама, ну это точно надо выбросить. Такими препаратами уже не пользуются, их просто нет в природе. Зачем тогда этот справочник? Он небрежно бросает книгу на пол. — Ты что, с ума сошел? — ужасается мама. — Подними книгу быстро. — Это книга, понимаешь, кни-га?! — подхватывает отец. — Совсем одичал. Нелюдь. Выродок американский… Без крика, очень спокойно. — Совки сумасшедшие, — так же спокойно говорит Пирогов. — Да пошли вы… Не приеду больше. И Лизу не привезу. У Пирогова звонит его замученный мобильный. — Да? Ну да… Давайте. Еду. Родители смотрят на него. — Череп надо закопать, — объясняет он. — Это быстро. Пирогов выходит. Родители тревожно переглядываются. — Он влез в какой-то черный бизнес, — догадывается мама. — Сама всю жизнь мечтала, чтобы он в Америке устроился, выпихнула, можно сказать, парня с Родины, — корит папа. — Мало тебя на Родине за длинные волосы в ментовках били, патриот, — шипит в ответ мама. Заскорузлая ненависть — основа крепкой семьи.
35. Шура-гибрид кладет в рюкзачок ножи и веревки. Выходит по тропиночке за калитку. Смотрит по сторонам. Впереди у соседней калитки маячит девочка, выбирает камешки покрасивее из кучи гранитной крошки. Шура подходит к девочке. Смотрит на нее. На солнце просвечивают ее оттопыренные розовые уши с сережками. — Ну что? — говорит Шура. — Пошли чинить тарзанку? — Ой, пошлите!
Шура и девочка идут по замусоренному, умирающему лесу. На усыпанной хвоей дороге еловые корни норовят подставить подножку. — Когда я был маленький, я верил, что из-под хвои мертвецы вылезают. Так девчонки говорили. Девочка смеется, не верит. Шура забирает с дороги правее, по заячьей капусте и мху шагает в заросли сныти, в бурелом, перемешанный с металлоломом. — Тарзанка там, — поправляет девочка, машет рукой в другую сторону. — Пошли, ручей покажу, — говорит Шура.
В овраге шумит ручей. Кругом заросли. Девочка радуется воде, брызгается. Шура разводит костер. Разговаривает.
— Я в детстве сюда плакать приходил. Со мной никто дружить не хотел. А я все ждал, что вырасту. Что по-другому все будет. Ты пойми меня правильно, девочка. Я хороший. Честный. Родину люблю. Но кому какая разница, что у меня нежное, верное сердце, если сердце мое находится под пиджаком пятьдесят восьмого размера? — Нет, а вот моя мама пользуется сенсационной диетой «три минус пять», — щебечет в ответ девочка. — У меня тоже мама была, — продолжает Шура. — Мама любила кошек. Умерла. Знаешь отчего? От меня невеста перед свадьбой ушла. И потом еще всем рассказывала, что со мной половая жизнь ненасыщенная. Девочка хихикает, а Шуре не смешно. — Мама умерла. Остался Степа. Мамин кот. Единственный друг. Никогда не будет советовать диету. Не спросит про личную жизнь. И ему не нужна протекция, господдержка, госзаказы, ничего ему от меня не надо. И пахнет теплой шерсткой. Мягкий, смешной Степа. Но Степа умер. Стал длинным и твердым, понимаешь, девочка. — Шура достает из рюкзачка ножи и веревки. Девочка обращает внимание на ножи. — Умер от острой сердечной недостаточности. Он был старый. Ему нельзя было нервничать. Девочка рыпается, пытается бежать, спотыкается о еловое бревно, обдирает коленку… Да куда тут бежать-то? — Дяденька, — лопочет девочка, — я же не знала, я же понарошку, я доктором хочу стать, я больше не буду… Шура печально кивает. Мол, конечно не будешь. — Дяденька, не убивайте меня, пожалуйста, — серьезно и деловито просит девочка. — Я у мамы одна. На меня вся надежда. Я хочу стать доктором, а еще занимаюсь музыкой, чтобы прославиться и разбогатеть. Тогда моя мама купит себе красивые зубы, и приделает новые сиси, и выйдет замуж за олигарха. И противный папка, который нас бросил, наконец обосрется, гад-сука-пидарас… — Ты пойми меня правильно, девочка, — качает головой Шура. — Не видать твоей маме новых сись…
36. Немного погодя Шура умывается в ручье, смывает кровь с