были тут сегодня чуть раньше; это видно по свежим цветам, лежащим на могиле рядом с ее собственными. Она никогда не приходит сюда вместе с родителями. Еще один странный факт, не имеющий объяснения.

На миг Салли прикрывает глаза. Каждый раз, приходя сюда, она наталкивается на некую стену, преодолеть которую не в силах. Когда она уйдет, все снова встанет на свои места. Салли наклонилась, погладила цветы, лежащие на могиле, потом провела пальцами по буквам на плите. Ее брату было пятнадцать, когда он умер. Накануне своего шестнадцатилетия. Одни сутки между днем рождения и днем смерти. Может, меньше. Около половины суток. Часов шесть или семь. Как можно осмыслить, что он умер в пятнадцать, почти шестнадцать лет? Остальные, похороненные здесь, прожили в среднем шестьдесят два года. Она знает, потому что сама подсчитала. Прошлась между могилами, складывая цифры на калькуляторе, и потом поделила. Ей было любопытно, на сколько лет Мартина обделили. Те пятнадцать-шестнадцать лет, что он прожил на этом свете, были особенными, и тот факт, что он был умственно отсталым, на самом деле являлся благословением. Он сделал богаче ее жизнь и жизнь ее родителей тоже. Он знал, что не такой, как все, знал, что был дауном, но он так никогда и не понял, что в этом плохого. Для него жизнь заключалась в том, чтобы получать удовольствие. И что в этом неправильного?

Она так никогда и не нашла ответов на свои вопросы — ни здесь, ни где-либо еще. Ни сегодня, ни когда-либо еще.

Через час она отворачивается от могилы. Она хотела бы как-нибудь рассказать своему покойному брату о мужчине, с которым работает и который так его напоминает. У него такое же чистое сердце и такая же детская наивность. Она хочет рассказать брату об этом, но уходит, не промолвив ни слова.

Салли уходит с кладбища, продолжая думать о Мартине. Не успела она дойти до машины, а распятие уже начало потихоньку гасить ее боль.

3

Газета меня уже не интересует. Что толку читать новости, если я же являюсь их причиной? Поэтому я складываю ее пополам и кладу рядом с собой на кровать. На пальцах остаются следы типографской краски. Вытираю их о покрывало, одновременно изучая Анжелу. Взгляд у нее такой, будто она пытается переварить какие-то очень плохие новости: например, о том, что ее отца только что задавила машина, или о том, что у нее кончились духи. Разглядываю ее полотенце, которое практически соскальзывает с ее тела. Она чертовски хороша, стоя вот так, почти обнаженной.

— Меня зовут Джо — говорю я, протягивая руку к портфелю. Из всех ножей, которые я там припас, выбираю второй по величине. Острое лезвие, изящный швейцарский дизайн. Поднимаю его. Мы оба его видим. Но ей он кажется больше, хотя я к нему ближе. Это такой фокус перспективы.

— Может, ты читала обо мне. Я на первых полосах.

Анжела — высокая женщина с длинными ногами и белокурыми волосами (натуральными, естественно), которые падают вниз, к ногам. У нее безупречная фигура с соблазнительными изгибами, которые и привели меня к ней. Миловидное личико, благодаря которому она могла бы рекламировать в журналах линзы или губную помаду. Голубые глаза, сейчас полные страха. Этот страх меня возбуждает. Этот страх говорит мне, что она обо мне читала, может быть, даже слышала обо мне по радио или видела передачи по телевизору.

Она начинает мотать головой, как будто отвечая «нет» на все те вопросы, которые я еще не успел задать. Капельки воды с ее волос разлетаются во все стороны, как будто в комнате идет дождь, только горизонтальный. Пряди волос мотаются за ее спиной, мокрые кончики бьются о стены и о косяк двери. Описав полный круг, пара прядей шлепает по ее щеке и прилипает. Она начинает медленно пятиться, будто ей есть куда сбежать.

— Че… Чего ты хочешь? — спрашивает она. Вся злость и уверенность в себе, прозвучавшие в ее первом вопросе, испарились в тот момент, когда я вынул нож.

Я ухмыляюсь. Я много чего хочу. Хочу красивый дом. Классную тачку. Ее магнитофон играет все ту же песню — теперь это уже наша песня. Да. От магнитофона я бы тоже не отказался. Но ничего этого она мне дать не может. Было бы здорово, если б могла, но жизнь — не такая простая штука. Решаю пока оставить эти мысли при себе. У нас еще найдется время для разговоров.

— Прошу вас, пожалуйста, уйдите.

Эту фразу я уже слышал столько раз, что меня разбирает зевота, но я сдерживаюсь, потому что я человек вежливый.

— А ты не слишком любезная хозяйка, — говорю я ей вежливо.

— Ты псих, я сейчас позвоню… ммм… в полицию.

Она что, действительно такая дура? Она думает, что я просто буду тут стоять и смотреть, как она звонит за помощью? Может, мне еще сесть на диван, кроссворд порешать, подождать, пока не арестуют? Я начинаю мотать головой, как только что делала она, только волосы у меня сухие.

— Ну, попробовать ты, конечно, можешь, — говорю я, — если телефон на месте.

Телефона на месте не было. Я снял трубку, когда ел пиццу, ее пиццу.

Она разворачивается и пытается спрятаться в ванной как раз в тот момент, когда я кидаюсь к ней. Она шустрая. И я шустрый. Бросаю нож. Лезвие над рукояткой, рукоятка над лезвием. Весь фокус бросания ножа — в равновесии… если ты профессионал. А если нет, то все сводится к везению. Нам обоим не помешало бы сейчас немного везения. Лезвие слегка задевает ее руку, с лязгом отскакивает от стены и падает на пол в то мгновение, когда она огибает дверь. Она захлопывает ее и запирает, и я, даже не притормозив, с разбегу влетаю в эту запертую дверь, косяк которой чуть вздрагивает.

Отступаю на пару шагов. Я всегда могу уйти домой. Собрать свои вещи. Закрыть портфель. Снять резиновые перчатки. И уйти. Но это сильнее меня. Я очень привязан и к своему ножу, и к своей анонимности. А значит, мне придется остаться.

Она начинает звать на помощь. Но соседи ее не услышат. Я это точно знаю, потому что все заранее выяснил. Этот дом находится в глубине района и торцом выходит на пустырь, мы на втором этаже, и никого из соседей нет дома. Все дело в подготовке. Чтобы чего-то в жизни добиться, надо обязательно готовиться и все делать тщательно.

Я пересекаю спальню и выбираю еще один нож. На этот раз самый большой. Направляюсь обратно к ванной, но вдруг в комнату входит кот. Животное оказалось жутко дружелюбным. Наклоняюсь и глажу его. Он начинает тереться о мои руки и урчать. Беру его на руки.

Возвращаюсь к двери в ванную и зову ее:

— Выходи или я сломаю твоему коту шею.

— Пожалуйста, пожалуйста, не трогайте его.

— Выбор за тобой.

Теперь я жду. Как приходится ждать любому мужчине, когда женщина в ванной. По крайней мере, она перестала кричать. Почесываю Пушистику шею. Он