ей что-то перепадёт. Ах, жаль, не подумал я сегодня про них… надо было взять что-нибудь с собой. Впрочем, хлеба эти псы не едят — избаловали их современные крезы остатками своих пиршеств.

Не заходя в свой домик, я обогнул огород с поваленным за зиму куском штакетника, подошёл к обитым белой жестью двум вагончикам, поставленным встык, где живут сторожа: Василий, Зуб и Борода. Впрочем, это те же бомжи, бродяги, только осевшие здесь, они «кантуются» на стройке круглый год: зимой пьют, спят, а весной выходят помогать по мелочи, сгружают с машин привезённые хозяевами будущих дач кирпичи, доски, а потом сами воруют то, что выгружали,— надо ж на бутылку выручить…

У меня с ними старая договорённость: они приглядывают за моей халупой, а я им ношу читать иностранные детективы, иной раз и материалы, привезённые из моих сибирских экспедиций,— частушки, охотничьи байки, сказки малых народностей. Я, кажется, забыл представиться — я филолог, доктор наук. По этой причине с судорогой выбрасываю вон остросюжетные поделки, сочинённые на русском языке,— примитивный, бедный, унижающий Пушкина и Астафьева слог! — а вот Чейза или Шелдона читаю порою и сам. Вполне допускаю, что на английском это звучит неплохо. И со спокойной совестью отдаю лакированные томики своим «лесным братьям» (кто из нас в юности не мечтал стать геологом или даже просто отшельником?). Так что меня здесь крепко уважают.

Сегодня на первом вагончике висел замок, но и в «штабном» (где есть телевизор и где обычно пьют) было тихо, не доносилось ни песен, ни криков — верно, вся компания поехала на ворованном каком-нибудь тракторе за водкой или побрела через сосновую гряду в гости, в строительный посёлок тех самых начальников. Там, говорят, бывают девушки…

Впрочем, дверь была открыта, в печке дотлевали, шаяли угли, на топчане храпел босыми ногами ко входу один из хозяев — Василий, парень лет тридцати. Я подумал, что он пьян, решил не беспокоить, но Василий, уловив движение света в дверях, дёрнулся:

— Кто?!.

— Это я, я, Николай Петрович.

— Петрович?.. А чё у тебя рука перевязана?

— Сломал.

— А… — Он сел, почесал ногтями всклокоченные волосы. — Я однажды ногу сломал… с крыши снег кидали, свалился… Скучное дело — ходишь, а нога как в гробу. — Он зевнул и вопросительно посмотрел на меня.

Он из сторожей самый серьёзный, лицом смугл, как южанин, а глаза синие, настойчивые. Украинских или казацких кровей. На шее багровый след от ножа (так уверяет Василий). Я достал из-за пазухи сверкающий томик иноземного классика.

— Вот спасибо!.. — Он вынул из-под грязной, как асфальт, подушки точно такую же книжку и протянул мне.— Давно не приходил. А я уж стал второй раз перечитывать… Лихо пишет.

Я огляделся, не зная, здесь начать разговор или в свои стены пригласить? В углу, как поверженный орган, стояли рядами пустые бутылки разного калибра, резко пахло квашеной капустой, носками, подгорелой ватой, окурками.

— В твой хауз никто не лазил. Садись, чего ты, Петрович?.. — Я подсел рядом на топчан. — А частушек нет?

— Частушек?.. — Я мысленно полистал странички прошлогоднего отчёта моих студентов, ездивших на Ангару. — Да вроде все звонкие тебе читал. Ну, разве что…

Василий аж взвизгнул и зажмурился от наслаждения.

— Ой, Петрович, какая у тебя интересная работа! Не забыть бы… дай запишу. — Он огрызком карандаша на краю валявшейся на полу газеты что-то накарябал. — Парни обрадуются.

— А где они?

— Да пошли забор ставить одному миллионеру…

— Не Туеву?

— Не. У него ещё до забора далеко. Надо же на кране подъезжать… на машинах…

— Это который Алексей Иваныч?

— Ну.

— Пойдём глянем… — Я поднялся, морщась и нянча руку, чтобы Василий отвлёкся на мою боль и не искал особенного смысла в моих словах.

— А эту площадку не я охраняю. Чего тебе — досок на дрова? Я тебе и тут дам, сам занесу.

Я пробормотал:

— Хотел просто глянуть… Говорят, в три этажа… с арками…

— Да уж, рукой не повалишь… — Василий закурил.— Даже из «эр-ге» не возьмёшь… — Он часто поминал в разговорах то «бе-те-эры», то «эр-ге», а то и американские «Зингеры», намекая, видимо, что в отличие от других бичей, тянувших срок в зоне, он-то побывал в боях. — Я читать буду.

— А может, покажешь? Который это дом?

Василий вдруг настороженно поднял на меня синие неподвижные глаза. Конечно, дошло до бродяги — неспроста я спрашиваю.

— Петрович, я не хочу палкой по голове получить… а то и пулю впотьмах… Ну их на!..

— Какая палка, какая пуля?!

— Вот тут, к дому моего хозяина,— он кивнул на недостроенный скромный коттедж с картонками в прогалах окон,— подъехали на днях на «джипе» обритые… мешков пять цемента накидали в багажник. Я вышел: «Вы чё, парни? Вам Витька разрешил?» — «Разрешил, разрешил…» А один сзади как трахнет резиновой дубинкой… у них и дубинки милицейские. И уехали. Я подумал: говорить Витьке, нет… решил промолчать. Ещё начнёт выяснять, кто такие, а те будут отнекиваться… мне достанется от Витьки за то, что недосмотрел, а те просто убьют при случае. Я читать буду.

Я пожал плечами и вышел. Уже стемнело, собаки лаяли куда-то в сторону соснового лесочка. Мне туда и предстояло идти.

— Его дом с башенкой… из белого кирпича, — прокричал из вагончика Василий. — Два этажа и башенка… ну вроде кукиша.

Я был несколько озадачен тем, что Василий трусил. За поглядки же денег не берут, что тут опасного? В лесу между белесыми сугробами, ещё не растаявшими здесь, дорога чернела, как траншея,— я брёл наугад и несколько раз зачерпнул ботинками воды.

Но вот и посветлело — на красном знамени заката коттеджи бывших руководителей партии. Да, замечательные здесь дома… кое у кого уже свет горит в окнах… пахнет дымком бань, а то и финских саун… смолистым деревом калёным несёт… музыка играет… звенят цепями псы…

Где же хоромы запакованного в тройку человечка с жестяным голосом — Туева? Ага, вот дворец в два этажа, белесая башенка вознеслась к небу, уже обозначившему звёзды… У подножия мерцают обёрнутые прозрачной плёнкой, ещё нетронутые кубы кирпича. Замер, как огромная цапля, кран. Слава богу, не слышно собаки…

В стороне, за кустами я заметил длинный вагончик, такой же, как у Василия с друзьями, в окошке играло голубое марево работающего телевизора. Я постучался в дверь.

— Кто?! — точно как Василий, спросили изнутри.

— Соседи,— ответил я, надеясь, что человека с загипсованной рукой не тронут, даже если будут раздражены моим