своих шуточек, Гарри?

– Не знаю.

– Но ты с ним видишься?

– Постоянно. Все выходные и один день в середине недели. Мы еще не решили насчет школьных каникул.

– Должно быть, ты по нему скучаешь.

– Такое чувство, что он все еще со мной. Я не знаю, как это объяснить. Хотя он и уехал, я все время чувствую его рядом. Но на его месте большая дыра. Похоже, что его отсутствие ощущается так же сильно, как присутствие.

– Даже когда ребенка нет рядом, он по-прежнему владеет твоим сердцем. Это и означает быть родителем.

– Ты права. А как Джим, нормально?

– Не знаю. У нас ничего не получилось. Не стоило даже пытаться.

– Ну, ты пыталась ради Пегги. – Я надеялся, что только ради Пегги, а не из-за того, что по-прежнему любит Джима. – Ради Пегги стоило попытаться.

– Ты так считаешь?

– Конечно.

Она показала на «даймлер», медленно движущийся мимо церкви. На заднем сиденье видны были женщина в белом и мужчина средних лет. Машина скрылась за углом.

– Пора заходить.

– Увидимся позже. Поделюсь с тобой пирогом.

– До свидания, Гарри.

Я смотрел, как Сид идет на свое место в невестиной части церкви, придерживая за поля шляпу, чтобы та не слетела. Потом рядом со мной оказался Пэт и потянул меня за рукав. Он был одет в матросский костюмчик и выглядел по-морскому щеголевато. Я обнял его и увидел, как Джина с Ричардом поднимаются по ступеням церкви.

– Я же говорил, что мы не сможем припарковаться так близко от церкви, – сказал он.

– Но мы же припарковались, разве нет? – ответила она. – Или я что-то не заметила?

Увидев меня, они прекратили ссориться, молча взяли бутоньерки у одного из шаферов и прошли в церковь.

Я улыбнулся Пэту.

– Мне нравится твой новый костюм. Как тебе в нем?

– Он щиплется.

– А выглядишь ты замечательно.

– Мне не нравятся костюмы. Это очень похоже на школьную форму.

– Думаю, ты прав. Костюмы слишком уж напоминают школьную форму. На выходные приедешь?

Он кивнул.

– Что ты хочешь делать в выходные?

Он на секунду задумался.

– Что-нибудь хорошее.

– Я тоже. Давай в эти выходные сделаем что-нибудь хорошее. Но теперь у нас есть дела, правда?

– Мы пажи.

– Ты, может быть, и паж. А я свидетель. Ну что, пошли на свадьбу?

Он улыбнулся.

Мой прекрасный мальчик.

Мы зашли в церковь. Там пахло лилиями, было прохладно и темно, если не считать янтарных лучей, пробивавшихся сквозь старинные окна. Женщины были в шляпах. Пэт побежал вперед, стуча каблуками своих новых башмаков о церковные плиты.

И, глядя на то, как он бежит к Марти, ждущему нас у алтаря, я почувствовал себя очень счастливым и очень грустным одновременно.

Не знаю, как это выразить. Ощущение было такое, что он уже почти самостоятельный, взрослый человечек.

* * *

Священник был высокий, молодой и нервный, один из тех мягкотелых джентльменов из центральных графств, которых англиканская церковь посылает в гущу города, и его кадык ходил вверх и вниз, пока он рассказывал о Судном дне, когда тайны всех сердец станут явными.

Задавая вопросы Марти, священник пристально смотрел на него, как будто действительно ожидал искренних ответов:

– Клянешься ли ты любить ее, утешать ее, уважать и охранять в болезни и здравии и, отказавшись от других, вручить себя ей одной до тех пор, пока вы оба живы?

А я думал о Марти и длинной череде его интрижек, неизменно попадавших в воскресные газеты, когда женщины, которых он бросал, обнаруживали, что переспать с ним не означало подняться на первую ступеньку карьеры в шоу-бизнесе.

И я смотрел на Сибхан, стоявшую рядом со своим отцом. Ее бледное ирландское лицо под белым кружевом казалось безмятежным, и, хотя место и время были неподходящие, я не мог не вспомнить о ее слабости к женатым мужчинам и ушлым парням, приковывающим себя к деревьям. Но сегодня все это не играло роли. Все эти бывшие любовницы, распускавшие сплетни о Марти, все жены, задвигавшие Сибхан на второе место, – все это было уже позади.

Оба они, казалось, искупили свои грехи, оба сегодня выглядели обновленными из-за того, что поклялись в любви и преданности (хотя я был абсолютно уверен, что Марти понятия не имел, что такое клятва, как и зачем ее дают). Я испытывал безграничную нежность к ним обоим. Все обиды и разочарования исчезли. Потому что я хотел того же самого. Это было все, чего я хотел: любить и заботиться.

Я оглянулся на прихожан. Сид смотрела на священника из-под полей своей черной шляпы. Головку Пегги я различил с трудом. Пэт поймал мой взгляд и улыбнулся, и я снова подумал: какой же он чудесный ребенок! Я подмигнул ему и вновь обернулся к священнику, говорившему о любви и согласии.

И пока священник задавал свои вопросы, мне пришлось задать несколько вопросов самому себе. Например: могу ли я действительно сыграть положительную роль в жизни Пегги? И действительно ли я думаю, что справлюсь с воспитанием этой маленькой девочки, если точно знаю, что у нас никогда не будет упрощающего все кровного родства? Достанет ли у меня мужества воспитывать чужого ребенка? А Сид? Сможем ли мы удержаться вместе больше, чем на обычные пять, или шесть, или семь лет? Сможем ли мы любить друг друга и заботиться друг о друге до самой смерти? Или один из нас – я почти уверен, что я, – в конце концов, начнет трахаться на стороне, портить все подряд и маяться дурью? Уверен ли я, что наша любовь так сильна, что выживет во вшивом современном мире? Уверен ли я?

– Я уверен, – сказал я вслух, и Марти взглянул на меня как на самого настоящего болвана.

* * *

Я постучал серебряной ложечкой по бокалу с шампанским и встал, чтобы произнести речь, как это и полагалось свидетелю.

Когда довольные свадебным обедом и ждущие моральной щекотки родственники, друзья и коллеги по работе уставились на меня, я, в свою очередь, уставился в свои шпаргалки.

По большей части это были шутки, нацарапанные Эймоном Фишем на обратной стороне почтовых открыток. Сейчас они оказались совершенно неуместными.

Я набрал в легкие побольше воздуха и начал:

– Великий мыслитель сказал: «Годы текут, и жизнь кажется прирученной, но потом появляется незнакомец, и имя ему – любовь».

Я сделал многозначительную паузу.

– Платон? Витгенштейн? Декарт? Нет, Нэнси Синатра. И она права, старушка Нэнси. Жизнь кажется такой ручной, такой пустой без этого незнакомца. Честно говоря, теперь, когда я задумываюсь о такой жизни, я понимаю, что она еще ужаснее.

Слушатели не могли понять, что за чушь я несу. Я и сам не понимал. Я потер пульсирующие виски. В горле пересохло. Я глотнул воды, но во рту было по-прежнему сухо.

– Ужаснее, значительно ужаснее… – пробормотал я, стараясь понять, что же я собираюсь сказать. Это было что-то насчет того,