восковцы.

– Восковцы? Кто такие?..

– Извините, но вы, видно, не бывали в Ленинграде, — заспешил "председатель".

– Я, действительно, не ленинградец и не бывал там, — спокойно согласился моряк.

– Дело в том, что…

Не горячись, Сима, — снова вступил в разговор сероглазый. — Восковцы — это те, кто служил в тридцать третьем стрелковом полку, названном именем петроградского рабочего-революционера Семена Воскова, — разъяснил он. — Полк, как вы уже, наверное, поняли, находится в Ленинграде. Мы, все четверо, — однополчане. Демобилизовались в звании командиров взводов. Разрешите представиться. Вот этот, — указал говоривший на "председателя", — Серафим Вахомский. Коренной ленинградец и начинающий литератор… Курчавый — Михаил Быстров. Он из Сибири, геолог и плясун. Думает открыть на Камчатке золото. Этот, с ложкой, — уралец, Василий Барболин. Непризнанный пока проектировщик транскамчатской магистрали и любитель вкусно поесть. Наконец, разрешите о себе, — поклонился оратор в сторону своих товарищей, — Глеб Травин из Пскова. Электрик и спортсмен-велосипедист.

– Мечтает о кругосветном путешествии на двух колесах, — буркнул тот, кого назвали непризнанным проектировщиком.

– Короче говоря, — уточнил Вахомский, — в семье было четыре сына: трое умных, а четвертый… велосипедист.

– Едем мы на Камчатку, — не смущаясь, продолжал Глеб. — Думаем, там для нас дело найдется.

Пока шло это полушутливое представление, морщины на лице моряка разглаживались, он словно помолодел от улыбки. Усталые глаза тепло, по-отечески, смотрели на юных мечтателей.

– Ну что ж, товарищи, желаю удачи. Или, выражаясь нашим морским кодом, "иже, твердо, девятка" — счастливого плавания, — сказал он на прощание…

– Может быть, все же поедим, — нетерпеливо спросил Барболин, снова берясь за ложку.

Несмотря на порядочную качку, друзья не страдали отсутствием аппетита: с провизией было покончено в какие-то четверть часа. После обеда трое решили вздремнуть, а Глеб вышел на палубу.

…Океан, океан! Названный сначала Тихим, ты бережно нес на себе каравеллы Фернандо Магеллана, обманув на века полугодовым смирением мореплавателей, усыпив их настороженность. Это ты-то тихий — с твоими ураганами, смерчами, одиннадцатикилометровыми безднами, с копьями вулканов, ты-то, породитель ужаса прибрежных жителей — движущихся водяных гор цунами!

Бескрайние тяжелые волны, усыпанные стружками пены, громыхали по бортам корабля, злобно заглядывали зелеными глазами в иллюминаторы, запрыгивали на палубу… Опершись на поручни, Глеб подставил лицо могучему дыханию штормового ветра.

…"Великий океан. Любопытно, в Пскове тоже "Великая", но река. И улица, на которой жил, "Петропавловская". Почти дома, только теперь к слову "Петропавловск" надо будет добавлять — на Камчатке… Да, Псков, город родимый…".

Палуба то вздымается, заслоняя горизонт, то провали вается. И, как волны, наплывают воспоминания.

…Побитые шины старого ходка тарахтят по булыжной мостовой. Глебу шесть лет. Он первый раз в городе.

Красив Псков. Золотом горят маковки сорока его церквей. Весело и сытно смотрят большими окнами сложенные из красного кирпича дома, над белеными оградами — весенняя кипень садов.

– Это что, тятя? — показывает Глеб на длинные громоздкие здания.

– Солдатские казармы, сынок. Вот тут я и служил.

– Царю служил — костыль нажил, — хмуро замечает мать.

Домой, в деревню Косьево, затерявшуюся в псковских лесах, Леонтий Травин заявился неожиданно — демобилизовался "по-чистой".

На царском смотру ротному не понравилась выправка рядового Травина — носки, видите ли, не развернул. Офицер вырвал у солдата винтовку и ткнул прикладом по его затекшей от долгого стояния ступне.

С плаца Леонтия, с размозженной ногой, отнесли прямо в госпиталь.

"Калека — какой в крестьянстве работник, — решил отставной солдат. — Один выход — в город подаваться".

Так семья Травиных попала в Псков. Отец нанялся дворником и сторожем при квасном складе. В этом "высоком совместительстве" он пребывал и через два года, когда Глеб пошел в школу, а затем в реальное училище.

…В каникулы паренек с утра до ночи на реке, на Великой. Правда, она не столь уж велика, но несет баржи, пароходы-пузатые, голосистые с колесами до бортов. Из-за этих красных, с шумом шлепающих по воде мельниц пароходики кажутся очень сильными.

На реке Глеб открыл много любопытных мест. В дельте Великой, перед ее впадением в Псковское озеро, в тростниковых зарослях водится всякая живность: крякают утки, кричат выпи, порхают маленькие перевозчики, бьются по песчаным отмелям самцы-турухтаны, грозно распустив цветные воротники; прыгают длинноносые кроншнепы, носятся с криком чайки; по мелким илистым заводям важно разгуливают на ногах-ходулях цапли и журавли, высматривая зазевавшихся лягушек. В зарослях хорошо гнездиться: на мелких разливах — мириады жуков, головастиков, лягушек. Дельта — богатейшее место для жировки птицы. 

А вверх по Великой, по левому берегу, в каменоломнях, — царство ужей. Можно наблюдать, как они спят, едят, охотятся за мухами и плавают вблизи берега, вытянув вверх голову с открытой пастью. Тут же рядом поселились ежи. Соседство, по правде говоря, для безобидных пресмыкающихся неприятное. Глеб однажды видел, как один еж ухитрился расправиться с целым семейством ужей. Зверек — колючий комочек — выбежал из-под куста. Поводив из стороны в сторону вытянутой мордочкой, он вдруг свернулся в серый шар и, фыркая, начал кататься по каким-то черным пятнам на песке. "Пятна" неожиданно зашевелились — это были спящие ужи. А ежик катался и катался, прокалывая своими твердыми колючками нежное тело без защитных пресмыкающихся. Израненные, обессиленные, они замирали, становясь добычей маленького хищника. Вот оно какое соседство… Хрустнул кустик — Глеб переступил затекшей ногой — ежик мгновенно сжался, снова превратившись в тугой колючий клубок…

– Что за бродяга растет! — сетовала мать, выкидывая из комнаты то птенцов, то щенят, то ужей, то тритонов в банке. Все, что хочешь, можно было найти в углу за печкой, облюбованном Глебом для своих важных дел. Сегодня вы кинет, а завтра там снова плавают в тазу щурята, лежит груда ракушек, бьется под склянкой необыкновенно большая стрекоза.

На реке Глеб часто встречал учителя географии Якова Никандровича то с удочкой, то с ружьем, а то с книгой. И хотя мальчик за время своих странствований изучил оба берега Великой так же хорошо, как двор квасного склада, где помогал отцу наводить чистоту, всякий поход с учителем открывал ему что-то