пудрятся и завиваются для большого танцевального вечера.
Звуки гармоники, чуть слышно.
Они учатся перед зеркалами придавать лицу презрительные или доброжелательные выражения, адресованные молодым людям, подпирающим в настоящий момент на улицах углы, освещенные светом фонарей, ждущим на порывистом ветру того момента, когда они сами завоют и засвистят.
Звуки гармоники становятся громче, потом опять удаляются.
Первый голос. Пьяницы в «Объятиях морехода» пьют за то, чтобы бал сорвался.
Пьяница. К черту вальсы и прыжки.
Черри Оуэн. Танцы – это против естества!
Первый голос…голосом праведника говорит Черри Орн, только что проглотивший семнадцать кружек выдохшегося желтого густого горького валлийского пива.
Второй голос. Тускло мерцает фонарь где-то на ферме, искорка на склоне Ларегиба.
Звуки гармоники замирают в тишине.
Первый голос. Ларегиб-хилл, – пишет в своей поэтической комнате преподобный Дженкинс…
Преподобный Эли Дженкинс. «Ларегиб-хилл, таинственный холм, памятник народу, населявшему его склоны еще до того, как кельты покинули землю Лета, место, где старые колдуны превращали цветы в своих жен».
Второй голос. Мистер Вальдо в своем углу в «Объятиях морехода» поет.
Мистер Вальдо.
Первый голос. Слепой капитан Кэт забирается на койку. Он видит в темноте как кошка. По морям своих пустых глазниц плывет он, чтобы встретиться с мертвыми.
Капитан Кэт. Танцующий Вильямс!
Первый утопленник. Все еще танцую.
Капитан Кэт. Джонах Джарвис!
Третий утопленник. Как всегда.
Первый утопленник. Череп Кудрявого Бивана.
Рози Пробет. Рози, мир праху ее. Мертвая, она всеми забыта.
Первый голос. Мертвые выходят в своих праздничных платьях.
Второй голос. Слушайте приход ночи.
Первый голос. Орган Морган идет в церковь играть на органе. Он видит Баха, лежащего на могильной плите.
Орган Морган. Иоганн Себастьян!
Черри Оуэн (пьяным голосом). Кто?
Орган Морган. Иоганн Себастьян, великий Бах. О мой дорогой Бах!
Черри Оуэн. Черт бы тебя побрал…
Первый голос…говорит Черри Оуэн, отдыхавший на могильной плите по пути домой.
Мистер Мог Эдвардс и мисс Мевенви Прайс – далеко друг от друга, один в центре города, другая на его приморской окраине – радостно пишут свои каждонощные послания, полные любви и желания. В согретой солнцем «Белой книге Ларегиба» есть крошечные карты островов их желаний.
Мевенви Прайс. О мой Мог, я твоя навеки.
Первый голос. И она окидывает удовлетворенным взглядом свою чистенькую, всегда светлую комнатку, в которую мистер Мог Эдвардс никогда не войдет.
Мог Эдвардс. Приди в мои объятья, Мевенви.
Первый голос. И он страстно прижимает к сердцу столь любимые деньги.
А мистер Вальдо, забыв все на свете, в темном лесу обнимает свою любимую Полли Гартер под взглядами и трескучими языками соседушек и птиц, на которых ему наплевать. Он причмокивает яркими красными губами.
Но не его имя шепчет Полли Гартер, лежа на спине под дубом и отдаваясь ему. На шесть футов в холодную землю зарыт тот, кого она воспевает.
Полли Гартер (поет).
Первый голос. Совсем темнеет. Легкий ветерок от ленивой воды освежает дыханием улицы под сводами недремлющего Молочного Леса. Лес, чьи ноги-деревья, раздвигаясь, раздваиваются в черных любопытных взглядах охотников за влюбленными, – это созданный Богом сад для Мэри Энн Сейлорс, которая знает, что есть небеса на земле и избранные Его волей вновь обретают силы на склонах Ларегиба; это праздничная, буйная, без всяких условностей церковь Любви, а для преподобного Эли Дженкинса – это зеленолиственная проповедь невинности людей. Лес, шумящий ветром в кронах, высится, бодрствующий, и тогда, когда первый весенний день уже скрылся во мраке.
В Пембруке, когда был молод,
В башне замка проживал,
И платили мне шесть пенсов,
Драил я колокола.
Шесть холодных жалких пенсов,
Ни фартинга больше нет,
Все, что мог себе позволить:
Три – на водку, три – на хлеб.
Я не знал ножа и вилки
Иль салфетки на груди,
Мне хватало лишь бутылки
И тарелки для еды.
Каково же мне, подростку,
Было в этой нищете,
Я от водки плакал горько,
Мяса я не знал вообще.
Чистил, драил, драил, чистил
В Пембруке колокола,
Жалкого, босого, нищего
Леди на снегу нашла.
«Бедный чистильщик-мальчишка,
Черный, как пиковый туз,
Уж давно, давно не чистил
Колокольчика мой муж.
Встань, идем скорей со мною, —
Покраснев, шепнула мне, —
Не звенит мой колокольчик,
Не звенит мой колокольчик,
Встань, идем скорей со мною,
Не забудь свой инструмент».
И всегда я вспоминаю, прежде чем идти в кровать,
Вилли Ви, беднягу Вилли, из земли ему не встать.