Свирский Григорий На островах имени Джорджа Вашингтона

Григорий Свирский

На островах имени Джорджа Вашингтона

маленькая повесть

1. ВОЛХВЫ

Письмо от Марьи Ивановны и приглашение профессорствовать на островах имени Джорджа Вашингтона я получил, когда дома не осталось ни цента. Ну просто день в день.

И вот проводины. Батареи пустых бутылок выстроились по периметру гостиной.

-- Вы не бывали на сих островах? Тогда вы не видали чудес! На них великим русским языком считаются польский и идиш. Идиш утвержден ученым советом как сибирский диалект нашего великого и могучего... -- ораторствовал с бокалом в руке мой давний приятель Володичка-каланча, взъерошенный блондин, полиглот, лингвист милостью Божьей, убедивший самого себя в том, что лингвистика -- дело не его ("Меня советская власть загнала в лингвистику"), а его дело -- политология, борьба с русским параличом, как крестил он Октябрьскую революцию.

Изгнанный с островов имени Джорджа Вашингтона, он волей-неволей вернулся в филологию, став счастливым приобретением университета в одном из тихих канадских городков. Прорываясь сквозь хохот гостей, он еще долго смешил их, затем произнес тише и с такой тоской в голосе, что все притихли:

-- Мафия там царит, поняли? Розовая мафия! -- И, повернувшись в мою сторону, предупредил по-дружески: -- Ты со своим вздорным характером там и полгода не протанцуешь. Хотя на филологическом и потише, чем у советологов, но все равно... Вытолкают взашей. Как меня...

Поглядываю на его нечесаные вихры и налитые, с конопатинкой, детские щеки и вспоминаю чей-то рассказ о том, как Володичку турнули с островов: ухаживал-де за своими студентками. Все может быть. Студентки любят конопатых гениев. Не могли же изгнать за талант и мировую известность. Впрочем, кто знает?

Я думаю о Володичке почти завистливо. Он моложе меня лет на пятнадцать, беспечен, ему и карты в руки.

"Мафия... розовая", красно-бурая... -- Пропускаю его напутственную речь мимо ушей. Я преподаю третий год. В Канаде. В Штатах. Академическая среда -не сахар. Но... уж не Марья Ивановна ли, старая эмигрантка, -- мафия? Или глава славянского департамента Том Бурда, питомец Монтерея, бывший моряк, танцевавший на конференции славистов свои хорватские танцы? Радушные веселые люди. Спасибо, что выудили меня на свои острова...

Если говорить всерьез, я доподлинно знаю, что такое университетская мафия. В свое время за единицу мафиозности мною и моими друзьями был принят философский факультет Московского университета, который славился своим юдофобством и своими учениками. Самая знаменитая из них -- жена Михаила Горбачева. Мы, филологи, учились под самой крышей, а под нами, в низинах духа, как острили будущие литературоведы, располагались философы во главе со своим деканом профессором Гагариным. И все наше гуманитарное крыло, от крыши до котельной, повторяло негромко, посмеиваясь: "Хорош Гагарин, но бездарен".

Гагаринцы неостановимо, без выходных боролись ЗА ЧИСТОТУ МАРКСИСТСКИХ ИДЕЙ. Когда они вырывались на страницы "Правды", на студенческих вечеринках исполнялась хором популярная в те годы лирическая песня: "Снова замерло все до рассвета... "

Вот там была мафия! Что перед такой Аль Капоне, и не предполагавший даже, что можно мучить и убивать за абстрактные идеи!

"Розовая", серо-буро-малиновая! Шутники! За все годы в мои аудитории не наведался ни один проверяющий. Никого не интересовало,что я проповедую.

В Йельском университете, кажется, был профессор, который утверждал на основе стилистического анализа, что Солженицын -- это фикция. Коллективное творчество КГБ. И... ничего. Профессорская ересь -- основа прогресса.

Можно ли, в таком случае, говорить о мафиозности? Не сработались -- иди на все четыре стороны: в Штатах более тысячи университетов и колледжей.

Недоверие к мрачным пророчествам Володички, видно, отразилось на моем лице, он прервал самого себя излюбленным греческим аргументом:

-- Выгонят после первого семестра, ставишь бутылку греческого коньяка семь звездочек!

Володичка, добрая душа, закинул меня, тепленького, в аэропорт, но вспомнил я о его предупреждении лишь на островах имени Джорджа Вашингтона, заметив среди толчеи встречающих дебелую даму в цветной накидке "а ля боярышня" и широченных шортах на тонких, точно без коленей, страусиных ногах, она возвышалась над низкорослым островным людом, как пастух над буренками.

Лицо породистое, горделиво-властное. Байрон в старости... Сама почтила, профессор Бугаево-Ширинская, вдова командующих союзными войсками и глава розовых, по определению желчного Володички. Я кинулся было за чемоданом, но мою попытку пресек ее густой адмиральскиий бас:

-- Григорий Свирский, сю-да! Пли-из!

Так, не успев сделать ни одного выстрела, я попал в плен.

Впрочем, если на меня возлагают надежды особые, то где сядут, там и слезут: я досыта навоевался в Москве. Мое дело -- литература ХХ века. Контракт есть контракт.

Островное такси с неправдоподобно вежливым водителем цвета дегтя было явно из девятнадцатого века: оно стреляло, чадило. Над нами прошелестело что-то сверкавшее с туристами, не то вагончик на тросах, не то с крылышками. Нечто из двадцать первого века. Все века на островах, захваченных славистами, перемешались. Дурное предзнаменование, подумал я. И засмеялся: вот уж не думал, что карканье Володички так застрянет в моем мозжечке.

Университет был в староанглийском стиле. Красный кирпич, укрытый буйной, почти тропической листвой. Прозелень стекол в мелкую клетку. Две неторопливые фигуры, шествующие по коридору, одна в истрепанных по моде шортах, другая в черной мантии, точно шипят: пше-дже... Что за язык?.. Я обратил внимание спутницы на это изобилие шипящих, что вызвало такой взрыв страстей -- лучше б и не заикался.

-- Да разве ж вы не знаете, это все знают, на островах чума, хуже чумы! Русские слависты вымерли, яко обри. И вот хлынуло, как из прорванной канализации. В русском вдруг открыли столько диалектов, сколько дружков из Речи Посполитой надо было пристроить. Польский затолкал нас своими острыми локтями. -- Она задержалась у приоткрытой двери, где, судя по приколотой к дверям бумажке, шли практические занятия русским языком. -- Нет на них Муравьева! -- вырвалось у нее с сердцем.

-- Какого Муравьева? Генерала? Вешателя?!.

Профессор Бугаево-Ширинская взглянула на меня так, что я понял: мы взираем на восход солнца с разных материков. В таком случае, я тут действительно долго не протанцую.

Голос моей спутницы стал мягким, почти материнским:

-- Дорогой коллега! На островах имени Джорджа Вашингтона девятнадцатый век мстит двадцатому. Такова историческая реальность.