Джим Томпсон Дикий город

Глава 1

Поначалу это был даже не город, а просто большой загон для скота, которых полно на западе и дальнем западе Техаса. Так, очередная площадка у пыльной дороги, пропекшаяся на солнце свалка строений с фальшивыми фасадами и жестяными навесами, протянутыми аж до самых краев тротуара. Но однажды в этих местах объявился человек с допотопной бурильной установкой — определенно ловец удачи, действующий чаще всего наугад. Он заключил договора на аренду нескольких земельных участков для последующего бурения, оплатив их займами, взятыми под довольно высокий процент. А потом пошла череда активных действий — где мошенничеством, где увещеванием, кое-где выдачей фальшивых чеков, интригами, а где-то и выкачиванием денег из больших компаний, которым хотелось обследовать эту территорию. Но, как бы то ни было, в один прекрасный день он все же пробурил свою первую скважину.

В день она выбрасывала ввысь три тысячи баррелей высококачественной нефти на парафиновой основе. Чуть ли не за одну ночь городок разбух, как живот женщины на восьмом месяце беременности. Причем женщина эта определенно ожидала тройню и ей было наплевать на то, как она выглядит. Мгновенно подскочил спрос на жилье, хотя со стройматериалами в этой глухомани всегда была напряженка. Сказывалось и предубеждение против вкладывания больших денег в подобные «города-выскочки». Как свидетельствовал опыт, резкие взлеты частенько оборачивались столь же стремительными спадами — ведь нефтяное озеро может высохнуть точно так же, как любое другое.

Именно поэтому все постройки в городке были, по сути дела, времянками, созданными по принципу «чем быстрее и дешевле, тем лучше». Тесные лачуги, покрытые сухой штукатуркой, недостроенные и некрашеные сараи из неструганой доски. Дома — а именно они доминировали в этих новоявленных жилищных джунглях — обычно являли собой смесь недоделанного каркаса и натянутой поверх него холстины. Их так и называли — «дома-палатки», а чаще — «лоскутные дома». Разъедаемые серой и соляными испарениями, они и в самом деле казались обшитыми лохмотьями. Постройки разметались по всей прерии, где прижимаясь к земле, а где с трудом вклинившись в лес буровых вышек. Ветхие, грязные, поскрипывающие на непрекращающихся ветрах, безвременно одряхлевшие — все это был город лачуг, фонтанирующий — вот ведь парадокс! — на гребне грандиозного богатства.

Такова была общая картина, на фоне которой единственным — и к тому же весьма значительным — исключением являлся отель «Хэнлон», построенный, принадлежавший и названный в честь того самого бурильщика, который привез в город свою прославленную установку. Большинство жителей городка смотрели на отель как на очередное красноречивое доказательство того, что все «дикие бурильщики» — сумасшедшие люди, степень безумия которых прямо пропорциональна их процветанию. Жители особо напирали на тот факт, что первый мощный выброс нефти подбросил Хэнлона ввысь аж на восемнадцать футов, и последующее падение с этой высоты оказалось пагубным не только для его тела, но, вне всякого сомнения, и для мозгов также.

Возможно, в чем-то они были правы; сам Майк Хэнлон порой соглашался с ними, особенно когда испытывал приступы головной боли. Но он всегда был отчаянным парнем, готовым нестись во весь опор куда глаза глядят и не замечая ничего вокруг. Так и свой недуг он старался не замечать, хотя от активных дел давно отошел. Смерть уже приглядела себе в жертву его ноги, и теперь медленно, но неумолимо ползла вверх. Но ему все равно хотелось находиться поближе к нефти, к своей нефти, той самой нефти, которой, как болтали все эти дурни чертовы, здесь просто быть не может. И жить ему хотелось отнюдь не в грязной, кишащей блохами коробке или доме, похожем на свинарник.

Вот Хэнлон и построил этот отель — просто ему так захотелось, ну а еще, наверное, потому, что понимал: всех денег ему при всем желании за оставшуюся жизнь не потратить. По той же причине он и женой обзавелся — смазливой девицей, на которую легла обязанность быть хозяйкой в этом отеле. Майк Хэнлон прекрасно понимал, что на самом деле никакая она не певица, причем давно уже. Мужчины и женщины, все как один, грешники, наперебой пытались устроиться на работу в отель этого «города лачуг». Что же до Джойс — давайте назовем ее так, — то она, похоже, могла лежа на спине проелозить дальше, чем Хэнлон проковылял бы на своих увечных ногах.

«Ну и что в этом такого особенного?» — спрашивал себя Майк, который сам переспал едва ли не с каждой бабенкой, которую был способен догнать. После печального несчастного случая все эти игрища пришлось прекратить, однако он не видел причин, почему Джойс должна была обрекать себя на подобные самоограничения. Единственное условие с его стороны — чтобы она была достаточно благоразумна, то бишь осторожна, чтобы по поводу ее поведения не чесали в округе языки, а его самого не выставляли при этом круглым идиотом.

Большего он от нее не просил и не ожидал. Только этого, ну и еще, конечно, чтобы хорошо выглядела и ласково с ним обходилась. Жевала бы на пару с ним солонину, а когда накатывала хандра, вместе с ним колотила бы посуду. Разумеется, чтобы катала его в инвалидном кресле по отелю, и он мог бы воочию видеть, как растаскивают его добро эти чертовы воришки, служащие... Вот уже кого Майк по-настоящему ненавидел, так это ворье, и можно считать, им здорово повезло, что он пока никого не схватил за руку. Будучи и сам в прошлом башковитым мошенником, он прекрасно понимал, какой серьезный урон могут нанести его собственности подобные типы.

Но вернемся к Джойс. Ожидал он от нее немногого, а просил и того меньше; даже не настаивал, чтобы она спала в одних с ним апартаментах. Предполагалось, что в перспективе — судя по всему, не столь уж отдаленной — она унаследует все его имущество. Именно это обстоятельство вселяло в него надежду на то, что их отношения будут складываться как нельзя лучше. «А почему бы им не быть такими? — спрашивал он себя. — С какой стати ей не чувствовать себя удовлетворенной?»

Причин тому вроде бы не было, считал он. Джойс оседлала добрую лошадку и вполне могла бы в свое удовольствие скакать на ней далеко-далеко. Однако постепенно Майк стал замечать, что удовольствия этого его женушка как раз и не чувствует. Нельзя сказать, чтобы она переживала из-за какой-то своей демонстративной выходки — нет, не было ничего такого, в чем ее можно было бы упрекнуть, — и все же он был неспокоен, постоянно мучило некое тревожное предчувствие, а жизнь научила его верить в предчувствия.

Майк попытался было умерить свои и без того скудные