прочих выступает немолодой человек, кажется, физик. Если не путаю, руководитель Курчатовского центра.
Вот, говорит, внуки смотрят американских Бэтменов и прочую хрень, которую смотреть не следует. Пошёл, говорит, купил внукам замену: мультфильм «Серая шейка» и советское приключенческое кино. Внуки в результате взвыли от тоски уже на пятой минуте. И докладчик, отдадим ему должное, признаёт вслед за внуками, что потреблять медленно-тоскливую серую шейку сегодня невозможно.
Медведев приятно меня удивил. С нескрываемым сарказмом бросил докладчику: «Вот ведь как: и «Бэтмен» вам не нравится, и «Серая шейка» нехороша. Что же будем делать-то?!»
Наверху, короче, ситуацию и понимают, и не принимают. Сарказм Медведева — пополам с горечью. Уже ясно, что у тутошнего грамотного слоя нет элементарной воли к различению смыслов, не говоря об их производстве, не говоря о конструировании аутентичной отечественной образности.
6. Разделение поколения победителей на белый народ и чёрного Сталина — неумная социальная инженерия в манихейском духе. И народ — не белый, и Сталин — не «убийца миллионов», хотя не становится от этого лучше.
Нельзя говорить: «Сталин — убийца миллионов». Перечитайте фразу два раза, догадайтесь, почему нельзя.
(Для дураков, по слогам: я — не — ста—ли—нист, я — не — ком—му—нист, вос—точ—ны—е — дес—по—ти—и — от—вра—ти—тель—ны.)
7. Операции «Сердечная забота» и «Священная память» — мистический проект. Осуществляя их, всё время повторяют, что ветеранов осталось мало и они вот-вот уйдут.
Итак. Первая малая причина — классическая «идентификация с агрессором». Есть такой психологический механизм. Угнетённый хочет быть похож на угнетателя, раб — на хозяина, слабейший противник — на сильнейшего. СССР первые два года был слабее Германии. Но, набравшись сил, распрямившись и победив, тем более хотелось быть похожим на бывшего силача. Не всем хотелось, разумеется. Отдельным неустойчивым личностям. Помёт валькирий
Куда же они уйдут? Да в царство мёртвых, где воссоединятся с подавляющим большинством советского народа. Нужно сегодня задобрить ветеранов квартирами и добрыми словами, чтобы уже завтра они похлопотали там за антисоветскую власть, которая усиленно использует советского происхождения символику, советские жизни и смерти, советскую кровь и советскую же боль. Даже если идеологи с политтехнологами не осознают ситуацию подобным образом, именно так она выглядит с точки зрения вечности, как ни глупо эта формула звучит. 8. Имеем парадоксальнейший и небезобидный расклад. Во времена ВОВ было огромное количество антисоветчиков. Я признаю полное право этих людей на отрицание подавлявшей их сословия советской власти. Многие, если не большая часть этих людей, ждали прихода немцев как избавления, как божьей милости. Улавливаете мысль? Антисоветчики были в своём праве, и болели они за Гитлера. Итак, антисоветская позиция: «за Гитлера». Что делать? Караул! То самое: разделять страну на чёрного Сталина и белый народ. Приписывать Сталину — советскую власть, приписывают народу — Победу. Теперь вроде бы можно присоседиться к Победе с антисоветских позиций? Стратегия не слишком остроумная и слишком уж громоздкая. Очередная плохая работа с образами. Получается, народ по определению антисоветчик? В некотором смысле, да. В том смысле, что частный человек не вполне идеологизирован, даже если он член ЦэКа. Но даже и Сталин не вполне идеологизирован. Есть там, конечно, какой-то остаток. Может быть, даже половина его души — не идеологизирована. И всё-таки, советские люди, которые давно уже там, весьма и весьма недовольны, слышите, понимаете?! Не потому, что так уж сроднились с советскою властью, а потому, что власть нынешняя слишком настойчиво лезет в их частную, притом давно завершившуюся земную жизнь, слишком её идеологизирует. Мёртвые сами про себя знают: с кем они, и за что. 9. Прочитал в статье дельного политолога Николая Злобина: «История для американца — это длинный список решённых проблем… Политик, который делает упор на исторический опыт, — мёртвый политик в США, он становится профессором истории (ха-ха-ха, всех наших — на истфак МГУ. — И.М.). Политика в США — это о будущем, история — о прошлом, но не просто о прошлом. История — это прогресс. Предаваться реминисценциям — значит проявлять не глубину и духовность, тонкость натуры или сложность сознания, а пассивное реагирование на события, топтание на месте. Это дело народов и стран, вышедших на пенсию… Чем больше российские политики, националисты и нет, говорят об истории и особенностях исторического пути России, её уникальности и неповторимости, тем сильнее в американской элите растёт чувство того, что Россия — великая страна на пенсии». 10. Мой дед по отцу Яков Павлович ушёл на войну примерно в моём нынешнем возрасте: за сорок. Представляете, трое детей, устоявшийся быт, первые проблемы со здоровьем и кризис среднего возраста, отчего неизбежно-назойливые мысли о скорой смерти. О смерти, говорите?! А вот вам, мужчина, война. Попытайте же её, попытайте. Дед не рассказывал о войне ничего. Но не потому, как принято сейчас разглагольствовать, что «глубоко переживал её в своём сердце». Мне кажется, она была ему глубоко неинтересна. Он был очень простой, неромантичный человек, хотя и знатный портной («Яков? Да ещё портной?!» — стоит мне упомянуть про деда, как меня записывают в евреи. Но, конечно, лучше деньгами!). Его очень смешили Броневой в роли Мюллера и Мишулин в роли пана Директора. Ему не нравился статично-пафосный Магомаев. Однажды попросил почитать какую-нибудь книгу. Под руку попался томик со смешным названием «Карабарчик». Деду стр-рашно понравилась незамысловатая история про мальчика, сражавшегося в Гражданскую на стороне, естественно, красных. Глаза у него загорелись. Что-то, может быть, личное. Наконец, признался, что был старшиной-пехотинцем и в ответ на мою горячую просьбу написал на листочке шесть фамилий подчинённых ему бойцов. Скорее всего, выдумал, ибо фамилии, вспоминаю, были смешными. Солженицын где-то настаивает, что нужно было и в 20-е, и в 30-е выходить на борьбу с проклятым режимом, нужно было строить баррикады едва ли не на лестничных площадках. Скорее всего, моя суконно-посконная родня этих призывов не поняла бы. Тёмные, угрюмые, лояльные, тяжёлые на подъём люди. Как и я. Мы не белые, ой, не белые. Мы мутные. Но мы, хе-хе, будем расти над собою. А вы?? 11. Сделал бы картину про ВОВ в следующем ключе. Как воспринимает войну 18-летний доброволец, а как
Итак. Первая малая причина — классическая «идентификация с агрессором». Есть такой психологический механизм. Угнетённый хочет быть похож на угнетателя, раб — на хозяина, слабейший противник — на сильнейшего. СССР первые два года был слабее Германии. Но, набравшись сил, распрямившись и победив, тем более хотелось быть похожим на бывшего силача. Не всем хотелось, разумеется. Отдельным неустойчивым личностям. Помёт валькирий
Куда же они уйдут? Да в царство мёртвых, где воссоединятся с подавляющим большинством советского народа. Нужно сегодня задобрить ветеранов квартирами и добрыми словами, чтобы уже завтра они похлопотали там за антисоветскую власть, которая усиленно использует советского происхождения символику, советские жизни и смерти, советскую кровь и советскую же боль. Даже если идеологи с политтехнологами не осознают ситуацию подобным образом, именно так она выглядит с точки зрения вечности, как ни глупо эта формула звучит. 8. Имеем парадоксальнейший и небезобидный расклад. Во времена ВОВ было огромное количество антисоветчиков. Я признаю полное право этих людей на отрицание подавлявшей их сословия советской власти. Многие, если не большая часть этих людей, ждали прихода немцев как избавления, как божьей милости. Улавливаете мысль? Антисоветчики были в своём праве, и болели они за Гитлера. Итак, антисоветская позиция: «за Гитлера». Что делать? Караул! То самое: разделять страну на чёрного Сталина и белый народ. Приписывать Сталину — советскую власть, приписывают народу — Победу. Теперь вроде бы можно присоседиться к Победе с антисоветских позиций? Стратегия не слишком остроумная и слишком уж громоздкая. Очередная плохая работа с образами. Получается, народ по определению антисоветчик? В некотором смысле, да. В том смысле, что частный человек не вполне идеологизирован, даже если он член ЦэКа. Но даже и Сталин не вполне идеологизирован. Есть там, конечно, какой-то остаток. Может быть, даже половина его души — не идеологизирована. И всё-таки, советские люди, которые давно уже там, весьма и весьма недовольны, слышите, понимаете?! Не потому, что так уж сроднились с советскою властью, а потому, что власть нынешняя слишком настойчиво лезет в их частную, притом давно завершившуюся земную жизнь, слишком её идеологизирует. Мёртвые сами про себя знают: с кем они, и за что. 9. Прочитал в статье дельного политолога Николая Злобина: «История для американца — это длинный список решённых проблем… Политик, который делает упор на исторический опыт, — мёртвый политик в США, он становится профессором истории (ха-ха-ха, всех наших — на истфак МГУ. — И.М.). Политика в США — это о будущем, история — о прошлом, но не просто о прошлом. История — это прогресс. Предаваться реминисценциям — значит проявлять не глубину и духовность, тонкость натуры или сложность сознания, а пассивное реагирование на события, топтание на месте. Это дело народов и стран, вышедших на пенсию… Чем больше российские политики, националисты и нет, говорят об истории и особенностях исторического пути России, её уникальности и неповторимости, тем сильнее в американской элите растёт чувство того, что Россия — великая страна на пенсии». 10. Мой дед по отцу Яков Павлович ушёл на войну примерно в моём нынешнем возрасте: за сорок. Представляете, трое детей, устоявшийся быт, первые проблемы со здоровьем и кризис среднего возраста, отчего неизбежно-назойливые мысли о скорой смерти. О смерти, говорите?! А вот вам, мужчина, война. Попытайте же её, попытайте. Дед не рассказывал о войне ничего. Но не потому, как принято сейчас разглагольствовать, что «глубоко переживал её в своём сердце». Мне кажется, она была ему глубоко неинтересна. Он был очень простой, неромантичный человек, хотя и знатный портной («Яков? Да ещё портной?!» — стоит мне упомянуть про деда, как меня записывают в евреи. Но, конечно, лучше деньгами!). Его очень смешили Броневой в роли Мюллера и Мишулин в роли пана Директора. Ему не нравился статично-пафосный Магомаев. Однажды попросил почитать какую-нибудь книгу. Под руку попался томик со смешным названием «Карабарчик». Деду стр-рашно понравилась незамысловатая история про мальчика, сражавшегося в Гражданскую на стороне, естественно, красных. Глаза у него загорелись. Что-то, может быть, личное. Наконец, признался, что был старшиной-пехотинцем и в ответ на мою горячую просьбу написал на листочке шесть фамилий подчинённых ему бойцов. Скорее всего, выдумал, ибо фамилии, вспоминаю, были смешными. Солженицын где-то настаивает, что нужно было и в 20-е, и в 30-е выходить на борьбу с проклятым режимом, нужно было строить баррикады едва ли не на лестничных площадках. Скорее всего, моя суконно-посконная родня этих призывов не поняла бы. Тёмные, угрюмые, лояльные, тяжёлые на подъём люди. Как и я. Мы не белые, ой, не белые. Мы мутные. Но мы, хе-хе, будем расти над собою. А вы?? 11. Сделал бы картину про ВОВ в следующем ключе. Как воспринимает войну 18-летний доброволец, а как