Ноги гудели от напряжения, сердце билось тяжело и громко, как большая рыба, которую вытащили на берег. — Можем, кстати, перекусить.

Айрис снова сняла туфли. Немного подумав, Лоусон достал папку с рукописью, положил на ступени.

— Садитесь. Да садитесь же, ничего ей не будет. Это для автора даже пикантно: таким образом определить судьбу своей книги.

Лоусон достал из сумки сыр и печенье, затем, выдержав паузу, извлёк оттуда уцелевшую бутылку вина.

— Вы не просто мой спаситель, — сказала Айрис, и голос её был таким, что Генри тотчас захотелось стать пожизненным альтруистом. — Вы — ангел! Ангел во плоти, который пьёт красное вино и курит хорошие сигареты, сумка которого набита швейцарским сыром и отменным галетным печеньем. Давайте же быстренько всё это на стол!

Айрис постелила на ступеньку газету, и они стали ужинать, перекидываясь ничего не значащими фразами и передавая друг другу вино — пить пришлось прямо из горлышка.

— Теперь мы будем знать мысли друг друга, — засмеялась Айрис. — Есть такое поверье: кто пьёт из одной посуды…

— Вы рискуете, — предупредил её Лоусон. Ему нравилась и их болтовня, и сама девушка — по-видимому, усталая и несколько разочарованная в жизни, но такая живая и непосредственная.

— Мне нечего терять, — махнула рукой Айрис. — Хотя, конечно, с писателями связываться опасно. Из-за вас и с обыкновенными людьми начинают происходить чудеса. Объясните мне: что это за калейдоскоп встреч и приключений на какой-то вонючей лестнице? В жизни ведь так не бывает.

— Разве наша жизнь это жизнь?! — Лоусон отломил кусок сыра, запил его глотком вина. — Мы движемся по одним и тем же замкнутым орбитам. Дом, работа, магазин, несколько приятелей или приятельниц. Плюс «окно в мир» — телевизор. Мы потому так охотно поглощаем синтетические модели жизни, что они безопасны. Книгу можно отложить, телевизор выключить. А здесь, на лестнице, всё настоящее — непредсказуемое, порой опасное.

Лоусон помолчал, затем вздохнул и с горечью продолжил:

— Вот вы думаете: раз я писатель, у меня интересная, насыщенная жизнь. Ничего подобного. Во-первых, тяжкий ежедневный труд, борьба с собственным косноязычием и несовершенством. Во-вторых, многие из нас, литераторов, только делают вид, что исследуют реальность. На самом деле они бегут от неё, и я — в первых рядах этих беглецов. Вы правильно сказали о Посреднике, то есть обо мне, его создателе — «чего он так выпендривается». А всё потому, что мне легче представить и описать беседу с богом, чем вас, или, например, тех, кого мы встречали на этой лестнице.

— Разве я такая уж загадка? — удивилась Айрис.

— Нет. Но вы — тоже мир в себе. Чтобы его изучить и понять, нужно время, усилия. Кроме того, нужно владеть одним из труднейших умений — искусством общения.

— По вечерам я обычно бываю дома, — улыбнулась Айрис. — Заходите, изучайте.

— Я всегда думал, хоть и не распространялся об этом, что жизнь познать невозможно, а главное — не нужно. Мол, душа моя настолько обширна и загадочна, что её хватит на всю жизнь. Только пиши… Оказалось, этого мало… Я всё время, пока мы тут карабкались вверх, думал о своём романе. Его отвергли не потому, что он так плох. Беда его, очевидно, в оторванности героя от реального мира. Я сам живу синтетической, искусственной жизнью и таким же сделал своего героя. Самоанализ, копание в своих чувствах… Он тоже, как комета, ходит по замкнутой орбите. В нём есть вращение, но нет движения. А без него нет чувств. Он — неинтересен, понимаете?

Айрис, чьё лицо в полумраке лестницы казалось осунувшимся и усталым, вздохнула.

— Но ведь так живут многие, — сказала она. — Большинство. Не каждый же день обесточиваются небоскрёбы, и даже не каждый день тебя хотят изнасиловать… Однообразие нашей жизни, увы, не исключение, а правило.

— Значит, читателя надо обманывать, — заключил Лоусон. — Давать ему искусственную, но гальванизированную жизнь. Нарочито активную, нашпигованную неожиданностями и приключениями. Заметьте: моды и пристрастия меняются, а боевики и детективы всегда в ходу.

— Вам виднее, — Айрис пожала плечами. — Хотите, я прочту ваш роман и скажу, чего ему не хватает. Я не критик, но белое от чёрного отличить смогу.

— Буду признателен, — обрадовался Генри. — Кроме того, это идеальный повод увидеть вас ещё раз.

На лестнице зацокали женские каблуки. Кто-то тоже поднимался на самую верхотуру Вавилон-билдинга.

Айрис подвинулась, чтобы пропустить путницу, завернула остатки сыра в газету. И тут же, приглядевшись к устало плетущейся по ступеням женщине, обрадовано воскликнула:

— Джулия, ты?! Привет!

— Айрис? — удивилась та. — Привет! Как тебя сюда занесло? О, да ты с парнем. Поздравляю.

— Спасибо, — засмеялся Лоусон. — Давно меня так не называли.

— Я иду с первого этажа, — ответила Айрис, — Такого насмотрелась… Если бы не Генри…

— Ну, ты даёшь! — воскликнула Джулия. — Да тут даже днём небезопасно. Я живу тут, на лестнице, и то по вечерам не знаю, проснусь ли утром. Если, конечно, есть время спать.

Она хихикнула, повернулась к Лоусону.

— Ты береги её, парень. Айрис — классная подруга. Я иногда захожу к ней погреться, и она, заметь, нос не воротит. А что? Проститутки — тоже люди.

Джулия попросила сигарету и, профессионально вихляя бёдрами, пошла дальше. В полумраке снова громко зацокали её каблуки.

— Гуд бай, — бросила она на прощанье. — Прошвырнусь немного, ребятки. А то одной да ещё в темноте сидеть — скучища.

— Как хорошо! — воскликнула Айрис. — Мы уже почти у цели. Джулия живёт на сто тридцать втором этаже. Да, прямо на площадке. Ты удивлён?

— Я уже ничему не удивляюсь, — сказал Лоусон, пряча в сумку рукопись романа и коробку с печеньем. — Пойдём. В самом деле скоро ночь.

— Она в лифтах подрабатывает. Снимает… клиентов. Как-то попросила сигарету, заговорила… Вообще-то её зовут Джульеттой, но у меня язык не поворачивается…

Айрис и Генри преодолели пять или шесть лестничных маршей и остановились перед «домом» Джулии. Он представлял собой два больших картонных ящика из-под мебели, скреплённые клейкой лентой. На стене его кто-то размашисто вывел: «Мисс Вавилон».

— Вот вам и сюжет, Генри. Готовый. Под рукой, — сказала Айрис, и Лоусон про себя заметил, как резко потускнел её голос.

— Да, наш местный Данте прав: на свете Рая нет…

Лоусон устал от впечатлений. Последние годы он жил равнинной жизнью, а тут вдруг налетел ветер приключений и бросает его из одной невероятности в другую. В самом деле, мир полон сюжетов. Айрис права. Оказывается, они рядом, под рукой, в скучной громадине небоскрёба, где он бездумно, как трава, прожил десять лет.