приглашения. Он был обнажен до пояса, пиджак и рубашка валялись на полу, Маккаллиген, не дожидаясь, пока хозяин предложит ему сесть, опустился в подушки кресла. На столе он заметил открытую бутылку водки и стакан рядом; Хейни проследил его взгляд.

- Выпьете? - спросил он.

Маккаллиген покачал головой.

- Нет, спасибо.

Что-то тут было не так. Ему трудно было представить себе Хейни пьяницей, осушающим в одиночестве очередную бутылку. Вернулись сомнения. Еще есть время.

- Я пришел к вам с определенным предложением, - сказал он. - Сегодня я ухожу. И хочу, чтобы вы летели со мной.

Маккаллиген наблюдал за реакцией, ожидая расспросов - где? как? - но Хейни даже не удивился. Он сел на край свободного кресла и потянулся за стаканом с водкой. Выпил почти половину.

- Хорошо, - сказал он. - Сегодня?

Маккаллиген стал подробно объяснять план побега. Хейни сидел и слушал. Он уже надел рубашку, а остатки водки слил назад в бутылку. Когда Маккаллиген замолчал, он спросил:

- Почему именно я?

- Вы тоже, как я вижу, сыты этим по горло. И вы не боитесь.

Хейни встал с кресла и зашагал по комнате.

- Да, с меня хватит, - сказал он. - И до сих пор я думал, что не боюсь. Кстати, вы знаете, какой звук издает голова женщины при ударе о бетон?

Они впервые видели город ночью. Он раскинулся перед ними тихий и темный. Сирена, возвестившая конец дня, смела с эстакад роящиеся толпы, загнала в гаражи автомобили и геликоптеры, и город застыл в тишине. И так каждую ночь. Мертвый, подобно машине, которая имитирует жизнь миганием индикаторов, старательной и четкой работой, но после щелчка выключателя превращается в бездушную глыбу металла. Город. Включаемый утренней сиреной, кишащий в течение двенадцати часов людьми-шестеренками и выключаемый при первом же признаке сумерек.

Вверху, там, где заканчивались металлические плоскости стен, мерцали лампы, но их молочный свет был слишком слаб, чтобы добраться до нижнего уровня. Он рассеивался на паутине эстакад, опутывавшей стерильные кубы зданий, истощался в тысячекратных отражениях от гладких поверхностей стен и посадочных площадок, разбивался о сотни углов и выступов. Здесь, на этой помойке, которую называли самым нижним уровнем или иначе - Начальным Уровнем, господствовала темнота. И вонь. Они стояли на многометровом слое всякого, рода отходов - упаковок, бумаги, остатков еды, банок, бутылок и черт знает чего еще, что сбрасывалось сюда сверху из квартир. Или из окон автомобилей, или попросту через барьеры пешеходных переходов. Темно и тихо. Им предстоял долгий путь, и они не хотели света.

Они пробирались сквозь мусор медленно, очень медленно. Каждый шаг надо было контролировать, чтобы не треснула под ботинком бутылка, не сползла банка, не хрустнуло стекло. Их окружила тишина, пропитанная затаившейся опасностью. Они почти чувствовали на своих щеках ее прикосновение, как чувствуется липкая, влажная мгла. Любой звук, вторгшийся в эту тишину, был бы немедленно уловлен локаторами какого-либо из Патрулей. Они шли, а точнее, ползли на четвереньках, осторожно исследуя дорогу перед собой. Иногда, когда замечали на какой-либо из эстакад свет машины Легиона, замирали, не смея даже дышать. Когда свет исчезал за поворотом, они вытирали со лба холодные капли пота и делали следующий шаг. Спешить не стоило, ночь была длинной.

Через час, а может быть, два, решили передохнуть. Они лежали на куче бумаги, показавшейся им не такой грязной, как другие. Маккаллиген смотрел на фонари вверху и повторял про себя, что через несколько часов его здесь не будет. Он сбросит, наконец, с себя бремя страха, гнетущее и его и всех, кого он знал здесь с незапамятных времен. Пора идти дальше. Он приподнялся и сполз со своего лежбища. Пощупал рукой перед собой: нужно убрать с дороги все, что может быть опасным. Пальцы ткнулись в шелестнувший обрывок пленки, скользнули мимо, отложили в сторону несколько бутылок и банок и, двигаясь дальше, остановились на чем-то холодном и влажном. Он с огромным трудом удержался от крика, когда понял, что дотрагивается до двух рядов ровных крепких зубов, выступающих из полуоткрытого рта. Следовало ожидать, что, двигаясь через Начальный Уровень, они наткнутся на трупы.

- Что случилось? - почувствовал он на плече руку Хейни.

- Ничего, ничего. Идем.

И опять шаг за шагом. У Хейни разболелась голова. Он пытался сообразить - это от вони гниющих отходов или от выпитой водки? Хейни шел за Маккаллигеном, стараясь не отклоняться от проторенной им тропинки. Внезапно ему показалось, что он слышит шорох. Сбоку, в нескольких метрах от них. Он остановил Маккаллигена, приложил губы к его уху и шепнул:

- Там кто-то есть.

- Где?

- Там, сбоку.

Шорох повторился. И вдруг кто-то громко и отчетливо произнес:

- Кто здесь?

Они прижались к мусору. Лежали, ежесекундно ожидая, что вот-вот их накроет сноп света. Ничего. Тишина. Хейни поднял голову и попытался проникнуть взглядом сквозь темноту. Там, откуда донесся голос, маячил силуэт, чуть темнее фона. Они поползли в том направлении. Мужчина. Сидит, нагнувшись над чем-то лежащим на его коленях. Он не может быть полицейским. Почему этот тип говорит так громко? Хейни посмотрел вверх. По одной из эстакад ползло пятно света. Остановилось точно над ними. Маккаллиген видел это тоже. Мужчина сидел в той же позе, согнувшись и не двигаясь с места.

- Анна... - громко сказал мужчина.

Имя взмыло вверх и, как будто в ответ, в их сторону ударил прожектор. Маккаллиген сорвался с места. Крикнув: "Беги!" - он прыгнул и исчез из круга света. Хейни хотел бежать за ним, но посмотрел на ярко освещенного теперь, сидящего человека. Тот не подозревал, казалось, об опасности и смотрел на лежащую на его коленях голову молодой женщины, чье тело безжизненно покоилось на куче бумаги. Хейни сразу же узнал ее.

- Снова встречаемся, - сказал он.

Сверху бесшумно подлетал Патруль. Хейни сидел рядом с незнакомцем и ждал, подложив ладонь под голову женщины.