точностью до фута. Меня все это сейчас вполне устраивало. Мобильный смарт я положил на свой стол.

—  А можно…

—  Нет! Нельзя! Ремня нет? Шнурки… нет… металлические предметы… нет. Поехали, поговорим в участке! Руку давай!

Все мои телефоны и диск с информацией так и остались лежать на столе.

Сначала я решил, что меня везут в отделение. Но крупно ошибся. Полицейский джип на первых порах выехал на проспект 12 Июня, потом, миновав несколько перекрестков и постояв в небольшой пробке, свернул на одну из боковых улиц и после недолгих маневров остановился перед невысоким серым зданием, всего в десять этажей. Здесь находился городской полицейский морг. Или — официально — Институт Судебной Медицины.

За время, проведенное на моей теперешней работе, я здесь бывал неоднократно. И обстановка этого унылого места была мне отлично знакома. Годами тут мало что менялось. Появлялось новое оборудование, новые холодильники, более удобные для персонала каталки, лифты и погрузчики, но общая атмосфера оставалась прежней. Даже запах не изменился.

Нас с сержантом оставили в широком и светлом вестибюле, где мы уселись на удобный и мягкий кожаный диван. Рядышком, как братья близнецы — нас сковывали старомодные стальные наручники — мы просидели так десять минут. А точнее — десять минут, тридцать пять секунд. Крупные цифровые часы над входом висели тут всегда. Посетителей и вообще людей почти не было, только один раз прошел какой-то молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех. Он на ходу бросил на меня странный и какой-то оценивающий взгляд. Так обычно смотрят на товар в супермаркете. Явно кто-то из персонала — одет парень был в зеленый комбинезон и пластикатовый фартук. Наконец, что-то недовольно бормоча себе под нос, вернулся лейтенант с какими-то небольшими синими листочками. Это оказались пропуска для всех нас. Миновав охрану, и расписавшись в старом бумажном журнале, мы, в сопровождении молчаливого хмыря в зеленом халате, прошли коридор, поднялись на большом грузовом лифте на пятый этаж, опять прошли коридором и остановились перед дверью. Похожие двери всегда ставят в больницах и всяких научных учреждениях. Ничего лишнего, только стекло, металл, блестящий никелированный замок и номер «521». Густо закрашенное еще при изготовлении двери стекло почти не пропускало свет.

Помещение, куда мы все вошли, напоминало камеру хранения крупного транспортного узла — аэропорта, вокзала и чего-то подобного. Или мясохранилище некоего предприятия общественного питания. С обеих сторон высились два огромных холодильника. С пола до потолка этажами поднимались герметичные квадратные дверцы — по двенадцать в каждом этаже. Шесть этажей. Посередине комнаты стояла каталка, аналогичная тем, что бывают в отделениях для тяжелых больных. На потолке загорались синеватые люминесцентные плитки, а окно закрывали плотные жалюзи. По-прежнему не говоря ни слова, наш зеленый сопровождающий, подогнал тележку к правому холодильнику, сверился со своей запиской, что-то включил, и горизонтальная лежанка стала подниматься вверх. Достигнув четвертого «этажа», каталка замерла. Опять было что-то включено, дверцы одного из боксов раскрылись, оттуда выехало нечто и поместилось на каталку, больше похожую сейчас на козлы, которыми пользуются ремонтники и маляры. Сооружение стало медленно складываться. Когда движение прекратилось, служащий морга, жестом иллюзиониста, откинул простыню, и я, наконец, смог разглядеть труп.

Передо мной лежал старик лет ста, или более того. Он был настолько худ, что тазовые кости, кажется, грозились прорвать кожу. Кривые и тощие ноги напоминали бамбуковые палки. Ребра торчали наружу, а впалый живот, казалось, прирос к позвоночнику. Верхнюю губу и подбородок старика покрывала густая и белая недельная щетина. Грубый шов, стянутый крепкими толстыми нитками, начинался от самого низа живота, проходил по левой стороне тела, пересекал туловище под горлом и симметрично спускался по правой стороне до самого таза. Судя по скулам, разрезу глаз и форме носа, старик был китайцем или корейцем, но — вряд ли японцем. По виду он напоминал экспонат какого-то музея.

—  …твою мать! — вдруг взревел лейтенант, да так неожиданно, что я аж вздрогнул. — Ты чего достал? Это не тот труп, идиот!

Невозмутимо посмотрев на свои бумажки, работник морга молча пожал плечами и проделал прежние эволюции в обратном направлении. Когда каталка опустела, не складывая ее, наш гид перекатил ее к другому холодильнику и вывез новый труп. Повторилась прежняя сцена.

Как только простыня была откинута, лейтенант удовлетворено крякнул и с довольным видом повернулся ко мне.

—  Сержант, включайте диктофон... Работает? Нормально. Сегодня, — он назвал число месяц и год, — в девятнадцать тридцать пять, в помещении номер пятьсот двадцать один Института Судебной Медицины проводится официальное опознание. Алекс Крейтон, вы узнаете эту женщину?..

Глава 4

Камера, куда меня засунули, была и знакома и незнакома одновременно. Я здесь не был уже давно, с того самого светлого момента, когда муниципалы получили кучу денег на обновление, реформирование и перестройку. Никто теперь уже не скажет, куда и сколько средств затрачено, но камеры временного содержания они обновили радикально. Теперь тут все покрыто каким-то мягким сверхпрочным материалом, не то пластиком, не то резиной — ни один даже самый упертый суицидник не сумел бы разбить голову в этом месте. И — чистота. Как в морге. Однако запах остался прежний — смесь дешевой дезинфекции, немытых тел и табачного дыма. Несмотря на категорический запрет на курение, дым от чьих-то сигарет просачивался постоянно. Кто и где курил, я не знал. Но курили много и неизменно — я не припомню ни одного отделения полиции Москвы, где бы не было такого запаха.

Хорошо, что под рукой нет компьютера — сейчас бы такого понаписал, что не отважился бы потом прочитать даже сам.

Моими временными соседями оказались три мужика. Первый — одетый во что-то невообразимое молодой еще человек лет двадцати. Он сидел, поджав под себя ноги, и мерно раскачиваясь вперед-назад, непрерывно повторял:

—  …аба-хаба, хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба, хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба, хаба-хаба…

И так до бесконечности. Сначала меня эта мантра жутко раздражала. Я сам стал невольно долбить про себя: «…хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба, хаба-хаба, хаба-хаба…», но потом опомнился и перестал. А еще потом привык и уже не замечал этого фона.

Вторым сокамерником оказался угрюмый субъект лет сорока пяти — пятидесяти, с маленькими глазками на широкой