Реймонд Карвер Менудо

Мне не спится, и как только я убеждаюсь, что жена моя, Вики, заснула, я встаю и смотрю из окна нашей спальни на дом Оливера и Аманды, он на той стороне улицы. Оливера нет уже три дня, а его жена Аманда полуночничает. Ей тоже не спится. Сейчас четыре часа утра, и снаружи ни звука — ни ветра, ни машин, даже луны нет — только дом Оливера и Аманды со светящимися окнами и кучи листьев под ними.

Два дня назад мне не сиделось на месте, и я стал убираться во дворике — в нашем с Вики. Я сгребал листья, собирал их в пакеты, потом завязывал края пакетов в узел и ставил их в ряд у обочины. И вдруг мне ужасно захотелось перейти через дорогу и там, на другой стороне, тоже собрать листья, но я не стал. На другой стороне все мои неправильные по­ступки, все как есть.

С тех пор как Оливер ушел из дома, я спал всего несколько часов. Я все ходил по своему дому из угла в угол с озабоченным видом — Вики на меня посмотрела-посмотрела и решила выяснить, что к чему. Те­перь вот лежит на своей половине кровати, сжалась вся в комочек. Залезла под одеяло и улеглась так, чтобы во сне ненароком меня не задеть. Как легла, так больше и не пошевелилась; поплакала-поплака­ла, а потом заснула. Вымоталась совсем. Да и я тоже.

Я выпил почти все ее снотворное, а заснуть все равно не могу.

Нервы уже на пределе. Может, если я долго буду смотреть, хоть мельком увижу, как Аманда ходит по дому, или вдруг дождусь, что она выглянет из-за зана­вески — посмотреть, что там снаружи.

Ну вот увижу я ее, и что? Что дальше-то?

Вики говорит, что я свихнулся. Вчера ночью она много чего и похлеще наговорила. Кто ж ей теперь запретит? Я все ей рассказал — иначе я просто не мог, — но я не сказал, что это Аманда. Как только речь зашла об Аманде, я стал упорно все отрицать. Вики мне не верит, но я никаких имен называть не собираюсь. Ни за что, даже если она так и будет гнуть свое и лупцевать меня по башке.

— Да какая вообще разница, кто она? — сказал я. — Ты ее ни разу не видела, — солгал я. — Ты ее не зна­ешь. — А она уже во всю меня лупит.

Меня ломает. Альфредо, мой знакомый художник, когда рассказывал о своих друзьях, называл так от­ходняк после дозы. Ломка. У меня ломка.

Все это полнейшее безумие. Это я прекрасно по­нимаю — но вот только Аманду из головы выкинуть не могу. Я уже до того докатился, что стал думать о своей первой жене, Молли. Молли я любил, как мне тогда казалось, больше самой жизни.

Я рисую себе в воображении Аманду — в розовой ночной рубашке, которая мне так на ней нравится, и в розовых тапочках. Вот сейчас — я знаю наверняка — она сидит в большом кожаном кресле под медным торшером. Она курит, одну сигарету за другой. Под рукой стоят две пепельницы, и в каждой полным-полно окурков. Слева от кресла, рядом с торшером, столик, заваленный журналами — обычными журна­лами, которые читают приличные люди. Вот мы все, например, — самые что ни на есть приличные люди. В эту самую минуту Аманда, представляю я, листает журнал, то и дело останавливаясь, чтобы рассмотреть фотографию или карикатуру.

Дня два тому назад, было часа три, Аманда мне сказала:

— Я книги больше не читаю. У кого на них есть время? — Это было на следующий день после того, как Оливер ушел из дома, и мы сидели в том малень­ком кафе в промышленной части города. — Кому охота во все это вникать? — сказала она, помешивая кофе. — Да кто вообще эти книги читает? Ты вот чи­таешь?

Я покачал головой.

— Ну кто-то же ведь должен их читать. На витри­ны посмотри, сколько там книг, да еще эти клубы. Кто-то точно читает, — сказала она. — Только кто? Ты таких знаешь? Я — нет.

Вот что она сказала — ни с того ни с сего: мы ведь не о книгах с ней говорили, мы говорили о нашей жизни. Книги тут вообще ни при чем.

— И что же Оливер, когда ты ему рассказала?

И тут я вдруг понимаю, что все, что мы говорим — так осторожно, с такими напряженными лицами, — очень смахивает на то, как говорят люди по телевизо­ру, которых показывают в дневных программах, — смо­треть их я никогда не мог, сразу канал переключал.

Аманда опустила глаза и покачала головой, как будто ей не хотелось об этом вспоминать.

— Ты ведь не призналась ему, с кем у тебя роман?

Она снова покачала головой.

— Точно? — Я ждал, когда она оторвет взгляд от своей чашки.

— Я никаких имен не называла, если ты об этом.

— Он сказал, куда поехал и когда вернется? — спро­сил я и, честное слово, лучше бы я себя не слышал. Это ведь мой сосед, это о нем я сейчас говорю. Оли­вер Портер. Человек, которого я чуть ли не выжил из собственного дома.

— Куда — не сказал. В какую-то гостиницу. Он ска­зал, чтобы я собирала вещи и уходила навсегда. Ухо­дила навсегда — так и сказал. Прямо как из Библии процитировал: вон из моего дома, вон из моей жиз­ни, даю тебе неделю. Я так думаю, через неделю он и вернется. Так что, милый мой, нам с тобой надо в самое ближайшее время принимать решение. Надо в темпе что-то придумывать, как нам быть дальше.

Теперь ее очередь смотреть на меня, и я знаю, че­го она от меня ждала: намека на то, что у нас с ней все всерьез и надолго.

— Неделя, — сказал я. И стал смотреть на остыв­ший кофе. За очень короткое время много всего произошло, и теперь мы пытались все это перева­рить. За несколько месяцев флирт плавно перетек в любовь, и мы стали встречаться в дневное время, — даже не знаю, задумывались мы тогда о длительных отношениях или нет. Как бы то ни было, но кашу мы заварили — не расхлебаешь. Вот уж никогда в жизни не думали, что среди белого дня придется прятаться в каком-то кафе и решать такие вот проблемы.

Я поднял глаза, и Аманда принялась снова помеши­вать кофе. Она все мешала и мешала, без остановки. Я дотронулся до ее руки, и ложка выскользнула у нее из пальцев. Она взяла ее и опять стала мешать. Вот сидим мы себе за столиком под флуоресцентными огня­ми, пьем кофе в какой-то задрипанной кафешке — пьем, как все, кофе. Такие же, как все вокруг, люди.. Но я беру Аманду за руку — и всё меняется.

Вики спит все так же, на своей половине кровати, а я спускаюсь вниз. Хочу согреть себе молока. Рань­ше, когда не мог заснуть, я обычно пил виски, но по­том завязал. Теперь ничего крепче горячего молока. В те дни, когда я прикладывался к виски, я просы­пался посреди ночи от жуткой жажды. Но на этот случай у меня все было продумано: я, всегда держал в холодильнике бутылку воды. Просыпался с диким сушняком, весь в испарине с головы до ног, — и плел­ся на кухню, а там в холодильнике у меня была при­пасена бутылка холодной воды. Я выпивал ее всю, до последней капли, почти целый литр. Иногда пил из стакана, правда, не часто. И вдруг внезапно снова пьянел, и меня начинало мотать