Лев Линьков Капитан «Старой черепахи» Пограничные рассказы

Капитан «Старой черепахи» (повесть)

Часть первая

Глава I

1

Поезд подходил к Одессе после полуночи, и Андрей был рад этому: он не хотел попадаться на глаза людям, хотя едва ли кто и узнал бы сейчас в нем, небритом, усталом, прихрамывающем, некогда бравого моряка.

Восемь суток тащился от Киева товарно-пассажирский состав, и все эти восемь суток Андрей почти не вылезал из теплушки: ноющая боль — в правом бедре открылась рана — вынуждала его сидеть на дощатых нарах и пить воду из чайников соседей.

В вагоне было тесно, душно и грязно. Едкий смешанный запах табака, пота и карболки — в Киеве санитары опрыскали всю теплушку — не мог выветриться, несмотря на то, что днем во время движения поезда дверь держали открытой.

На остановках теплушка превращалась в осажденную крепость: желающие попасть в вагон тщетно барабанили в дверь. «Сами на головах друг у друга едем!» — кричали им в ответ.

Андрей окончательно извелся от этой езды. А уж он ли не привык ко всяким дорожным мытарствам? Боль в ране сверлила и сверлила — ни лечь, ни встать. Впрочем, лежать было и негде. Счастье, что еще нашлось местечко на верхних нарах между ехавшим налегке красноармейцем и бойкой бабенкой, должно быть спекулянткой, — она везла полную корзину съестного. Андрей сидел в тоскливой полудреме, прислонившись спиной к чемодану.

К ночи ему стало легче. Он осторожно спустился вниз, протиснулся к приоткрытой двери и с наслаждением вдохнул свежего воздуха, в котором ему почудился запах моря.

Завтра он увидит его просторы, голубые дали, шумный порт, стройные мачты кораблей, белую башню Воронцовского маяка на краю главного мола.

Завтра он увидит солнечную Одессу, ее прямые улицы в зелени каштанов и акаций. Приморский бульвар, старинную чугунную пушку у биржи, горластый Греческий базар, уютные домики Молдаванки.

Завтра он будет среди одесситов — порывистых, вечно спорящих, веселых жизнелюбцев.

Подумать только, что ведь всего год назад там хозяйничали интервенты!..

Представив себе спесивых, надменно улыбающихся английских офицеров, разгуливающих по Дерибасовской, и французских лейтенантиков и капитанов, попивающих украинское вино в ресторане «Бристоль», Андрей даже сплюнул со зла. «Завоеватели!..» Жаль, что его не перевели позапрошлой весной к Котовскому, и он не смог сам расквитаться с этими сэрами и мусью.

Товарищи, приехавшие из Одессы после ее освобождения, говорили, что когда конница Котовского на галопе ворвалась в город, командующий экспедиционным корпусом интервентов генерал Франше д'Эспере бежал из гостиницы в одном нижнем белье и едва успел взобраться на стоящий под парами крейсер...

Одесса, Одесса! Много лиха испытала ты и от немцев, и от Антанты, и от петлюровцев, от банд Тютюнника. Они грабили и терзали тебя, намеревались поставить на колени твоих гордых сынов, а ты все вынесла, все пережила и опять стала свободной...

Возвращение в родной город волновало Андрея, будило радужные надежды, но где-то в глубине сознания настойчиво возникала мысль, что он совершает ошибку. Вряд ли найдет он здесь то, к чему стремится, вряд ли встретит старых друзей. Кто помнит его, кроме отца с матерью? От Катюши он не получал писем почти год — все время переезжал с места на место. Ее, наверно, и нет в Одессе: в последнем письме она сообщала, что собирается в Москву учиться.

Пожалуй, зря не остался он в армии и покинул товарищей, с которыми три года — всю гражданскую войну — делил и невзгоды и радости походной жизни; вместе переживал и горечь фронтовых неудач и счастье побед. Навестил бы родителей и вернулся обратно. Так ведь нет — его потянуло к морю.

Когда шла война, об этом не думалось. Трудовой люд бился за советскую власть. И эта борьба целиком захватила Андрея. Он видел, чувствовал, сознавал: большевики ведут народ по правильному пути, другого пути нет — либо бери винтовку в руки, либо буржуи снова наденут тебе ярмо на шею.

Но когда Красная Армия вышвырнула с советской земли всех господ интервентов, панов, баронов и князей с их белым войском, Андрея потянуло в родные места, потянуло властно, неудержимо. Так захотелось ему приклонить голову в отцовском доме, жить у моря, что, не раздумывая, не слушая уговоров товарищей, он демобилизовался первым из всех командиров. Многих не отпускали — по слухам, полк должен был вскоре выступить куда-то в Тамбовщину на подавление кулацких банд, — а его не задерживали: учли недавнее тяжелое ранение. Собрался Андрей одним духом. Сложил в фанерный чемоданчик бельишко, сухари, несколько кусков пайкового сахара, нехитрые подарки старикам, кружку, бритву, щетку сапожную — и на вокзал...

Андрей отдался думам, забыв о пестром, разноликом населении теплушки, которое шумно спорило о судьбах мировой революции и о новой экономической политике, обсуждало цены на хлеб и табак и прочее и прочее.

Кто-то пел «Реве та стогне Днiпр широкiй...», кто-то, хохоча, рассказывал анекдоты, кто-то пил самогон. Кто-то усиленно расхваливал самодельные зажигалки и предлагал за полбуханки ситного целых десять штук: «Погляди, работа-то какая, без отказа служить будут. Ювелирная работа!» Четверо парней с ожесточенным азартом играли в карты.

Под потолком в жестяном фонаре вздрагивало пламя сальной свечи, и в полутьме лица людей казались неестественно желтыми и мрачными.

Андрею хотелось курить, но табаку не было. Посасывая холодную трубку и глядя в ночную степь, он с досадой вспомнил, что едет домой почти без денег.

— Дичаем, батенька, дичаем! — извлекая из мешка кукурузный хлеб, неожиданно обратился к Андрею сидевший у самой двери седой, но бодрый старик, одетый в ватную женскую кофту. — Вот, извольте знать, чтобы не отправиться к праотцам, я обменял на кукурузу антикварную вазу и картину Айвазовского. Айвазовского — на кукурузу! — с горечью повторил старик. — От Киева до Одессы плетемся вторую неделю. Дожили!..

— По интервентам скучаешь? — с ехидцей спросил примостившийся на верхних нарах красноармеец. — А ты бы с ними и уплыл, коли не по нутру тебе революция.

— Глупости изволите говорить, милостивый государь, — перебил старик. — Я порядка требую. Я, извольте знать, профессор медицины. А в