приближающейся смерти. Если не повезет, до ее прихода их может настичь болезнь Альцгеймера, и они впадут в старческое слабоумие. У обоих стала сдавать память. Джулия забывала, какие дела она наметила на сегодня, а Оуэн не мог сообразить, как зовут встреченного им вчерашнего партнера по гольфу. Он вообще был забывчив на имена, хотя прекрасно помнил имена и прозвища одноклассников в Уиллоу, и их лица чередой вставали перед его мысленным взором.

Оуэн иногда вспоминает бывшего президента Рейгана, этого актеришку с масленым голосом, который убеждал бедных голосовать на выборах, как голосуют богатые. Республиканская партия отблагодарила своего выдвиженца: его имя присвоено столичному аэропорту и громадному зданию неизвестного назначения в центре города.

В Пенсильвании о стариках говорят, что они «поворачивают обратно», то есть впадают в детство. Оуэн и Джулия уже начали двигаться назад, держась друг за друга, чтобы не сбиться в темноте с пути, ворчливо перебрасываясь короткими фразами — так щебечут в тропических лесах спарившиеся в полете туканы.

Оуэн до сих пор не может найти внятного ответа на вопрос, тревожащий его с детства: почему ту женщину изобразили в непристойной позе на задней стене сарая для игрового и спортивного инвентаря?

Вопрос, вероятно, носит ненаучный характер, на него нельзя ответить, как нельзя доходчиво ответить на вопросы: «Почему существует мир?» и «Что такое земное притяжение?». По глубокому убеждению Джулии, женщины позволяют издеваться над собой, ибо их испокон веков держат в рабстве и они обязаны делать все, что взбредет в голову мужчине; как заметила однажды Алисса, никто не задается вопросом: «Почему мужчины любят трахаться?»

Вопрос «Почему трахаются женщины?» возник у Оуэна еще в детстве. Школьный двор в Уиллоу был разгорожен на отдельные площадки для мальчиков и для девочек. Через три десятилетия Оуэн прочитал об опыте, проведенном над белыми мышами. Их поместили отдельно — самцов и самок — и в клетку по проволочным стенкам пропустили электрический ток. Самцы, прикоснувшись к проволоке, отскакивали и больше к ней не приближались, тогда как самки подбегали к ней снова и снова, пока их всех не поубивало током.

Оуэн рано понял: женщинам чуждо сознательное отношение к сексу, тем более в мире, полном опасностей и социальных запретов. Они раздвигают колени несмотря на то, что это противоречит скромности, осторожности и здравому смыслу.

Женщины трахаются потому, что, как и мужчины, находятся в западне биологических закономерностей. Те виды живых существ, которые размножаются, обречены на вымирание. Их не спасают ни кровожадность, ни быстрый бег, ни защитная окраска, ни инстинкт выживания. Секс — это запрограммированное неистовство, присущее нам ощущение сладости. В тех частях человеческого тела, которые по меркам обыденной порядочности считаются неприличными, резко повышается биоэлектрический потенциал. В ребенке, который только что появился из материнского лона, уже заложена возможность исполнения желаний, какие возникнут у другого или другой. Так было и так будет.

В три часа ночи, ворочаясь с боку на бок на помятых простынях, неспособный найти дверь в целительное забвение сном, стоящий, как и его бабушка, на пороге смерти, но не такой прилежный читатель Библии, каким был дед, Оуэн вдруг видит: вся его колдовская жизнь представляет собой мучительную смену страха, желания, амбиций, вины. Вспоминая Миддл-Фоллс, он не может понять, что заставляло его пускаться в опасные любовные приключения и принимать непотребные позы во время акта. Он был куклой в руках высших сил, но к старости нитки полопались. Он даже пробовал мастурбировать, но попытки кончались неудачей.

Только он представит женское тело в соблазнительном положении и напряжется в ожидании последней дрожи, как за окном вдруг прогромыхает по шоссе грузовик или зашевелится рядом Джулия — и мысленные картины мгновенно тускнеют, весь пыл пропадает, в руке оказывается скрюченный червячок. Искусственно вызываемые в себе им, подростком, сладострастные ощущения он практиковал и в зрелом возрасте — это был верный способ уйти от реальности. С живой женщиной хлопот больше, нежели с воображаемой. Так роскошь его теперешнего дома на берегу океана, антикварная мебель, наборы фарфоровой посуды меркнут перед простой, но такой праздничной обстановкой в родительском доме: вышитой бабушкой скатертью на стареньком столе, бронзовыми подсвечниками, несколькими дешевыми книжками.

Оуэну остается лишь вспоминать своих женщин.

Ванессе не требовались особые ласки. Она кончала быстро и буднично, словно торопясь перейти к очередным делам. Алисса, напротив, доходила до оргазма долго, наслаждалась каждым его заходом и старалась продлить удовольствие. Милая Фэй, вероятно, флиртовала на стороне, хотя делала это с такой непосредственностью, что было невозможно ее не любить. С Карен было проще всего. Для женщин ее поколения лечь с мужчиной в постель — все равно что выпить чашечку кофе или потянуться после долгого сидения в салоне самолета. Но надо быть справедливым: она, как и Жаклин, и Антуанетта, и Мирабелла, особенно Мирабелла, умела придать акту что-то неземное. Люди должны быть немного романтиками. Иначе им не подняться выше животной случки.

Филлис была нетерпелива — там, в их домике на Кейп-Код, где пахло морским воздухом и хвоей: «Ну давай, чего же ты!» Он почувствовал в себе какую-то неуверенность, однако ее готовность позволила ему ступить в заповедную область, где его непостижимое существование не нуждалось ни в каких объяснениях. Все вдруг стало ясным как божий день. Прошлое Оуэна похоже на обрывок темно-синего бумажного полотенца. Если поднести его к лампе, то увидишь, как светятся проколы. Эти звездочки — женщины, которые ему отдавались.

Один провинциальный мудрец, старый холостяк, написал: «Нам не дано знать, что мы и где мы. Почти половину времени мы проводим во сне. При всем том мы считаем себя мудрыми и установили на земле разумный порядок». Такой порядок делает возможным человеческие связи и приносит моменты взаимного расположения. И тем не менее жить — это сумасшествие. Провинция для того и существует, чтобы облегчить наше положение, прятать эту болезнь от других, превращать ее проявления в привычку и рассеивать окружающую нас тьму и тьму в нас самих.