словно не одобрявшего все происходящее инспектора выглядело бы странным, и сам он казался бы там белой вороной.
Фалькон отправился домой. Он принял душ и переоделся. Абдулла отказался поехать с ним на ужин к Консуэло. Ужин задумывался праздничный, а он был в трауре. Фалькон поехал в Санта-Клару, где за ужином собралось все семейство. Сестра Консуэло и ее домашние тоже присутствовали. Семья праздновала благополучное возвращение домой Дарио. Консуэло испекла праздничный пирог, и настроение у всех было праздничное — как на дне рождения. Они ели и пили. Потом гости разошлись, а хозяева удалились в спальни.
Во втором часу ночи Консуэло и Фалькон, обнявшись, лежали под тонкой простыней, скрадывающей очертания их тел. — Я хочу, чтобы ты переехал ко мне и мы жили вместе, — сказала Консуэло. — Хорошо, — ответил Фалькон. — Только лучше бы это было не здесь. — Чем же плохо здесь? — Ничем. Но вечером я вышел в отставку и больше не являюсь старшим инспектором отдела по расследованию убийств севильской полиции. — Это твое собственное решение или тебя сняли с должности? — Нет, я сам сделал этот шаг. — Шаг серьезный. Когда это ты решил? — Впервые мне пришло это в голову в машине, когда мы с тобой возвращались после той истории с русскими. Потом — когда я отправлялся убить Мустафу Бараката. Я понял тогда, насколько я переменился и что вряд ли смогу отныне делать свою работу. Ты должна быть рада. Тебе ведь никогда моя работа не нравилась. — Не стану делать вид, что это не так. Чем же ты собираешься заняться? — Так далеко вперед я еще не заглядывал. — Продай дом. Живи на вырученные деньги. Может, живописью займешься? — А может быть, выучусь водить яхту, — сказал он, гладя ее плечо. — И чтобы всегда возвращаться к тебе. — Мы можем поселиться у моря в Валенсии, — сказала она. — Агент по недвижимости опять звонил сегодня. — Я уже чую аромат паэльи, разносящийся по берегу. И, отвлекшись от мыслей о будущем, он вспомнил, что сделал незадолго перед тем, вечером. Заметив засохшее растение в кадке, сунутой в темный угол двора, он выдернул его из земли и отнес на помойку.
Во втором часу ночи Консуэло и Фалькон, обнявшись, лежали под тонкой простыней, скрадывающей очертания их тел. — Я хочу, чтобы ты переехал ко мне и мы жили вместе, — сказала Консуэло. — Хорошо, — ответил Фалькон. — Только лучше бы это было не здесь. — Чем же плохо здесь? — Ничем. Но вечером я вышел в отставку и больше не являюсь старшим инспектором отдела по расследованию убийств севильской полиции. — Это твое собственное решение или тебя сняли с должности? — Нет, я сам сделал этот шаг. — Шаг серьезный. Когда это ты решил? — Впервые мне пришло это в голову в машине, когда мы с тобой возвращались после той истории с русскими. Потом — когда я отправлялся убить Мустафу Бараката. Я понял тогда, насколько я переменился и что вряд ли смогу отныне делать свою работу. Ты должна быть рада. Тебе ведь никогда моя работа не нравилась. — Не стану делать вид, что это не так. Чем же ты собираешься заняться? — Так далеко вперед я еще не заглядывал. — Продай дом. Живи на вырученные деньги. Может, живописью займешься? — А может быть, выучусь водить яхту, — сказал он, гладя ее плечо. — И чтобы всегда возвращаться к тебе. — Мы можем поселиться у моря в Валенсии, — сказала она. — Агент по недвижимости опять звонил сегодня. — Я уже чую аромат паэльи, разносящийся по берегу. И, отвлекшись от мыслей о будущем, он вспомнил, что сделал незадолго перед тем, вечером. Заметив засохшее растение в кадке, сунутой в темный угол двора, он выдернул его из земли и отнес на помойку.