— Скажите мне прямо, док.

— Очень хорошо… Возможно, год, придерживаясь режима… — он потянулся к блокноту.

— Оставьте в покое режим. Это всё, что я хотел узнать.

Или просто взрыв знания в конце концов: «Это последний ваш шанс освободится от осторожной стареющей испуганной плоти. Чего же вы ждёте? Смерти в доме для престарелых, во время украшения своими хрупкими ягодицами лавочки в комнате для отдыха?»

Размышлял о выдумке, будто кошки садятся к тебе на грудь, и ты дышишь выдыхаемым ими воздухом и задыхаешься. Просто садятся, послушать только, нос к носу, и каждый раз ты вдыхаешь углекислый газ из лёгких кошки. История эта похожа на протоколы сионских мудрецов. Придумана кошконененавистниками. Так я зачинаю антикошачье движение, указываю на их подлый, чувственный, аморальный характер и начинаю их полное уничтожение, геноцид против самого понятия «кошачий». На ненависти всегда можно хорошо заработать.

Возможно, Гитлер был в каком-то смысле прав. В том смысле, что некоторые подвиды homo sapiens неконкурентоспособны. Жить и давать жить другим невозможно. Если ты позволишь им жить, тогда они уничтожат тебя, создав такую среду, в которой места для тебя не найдётся, и ты умрёшь. Теперешняя духовная среда для меня совершенно невыносима, но ещё есть свободное пространство, слабина, которой можно воспользоваться в любой момент. Безопасность заключается в истреблении типов, создающих для тебя среду, в которой тебе не выжить. Так что я скоро умру — к чему суетиться? Мне представляется возможной некая форма перевоплощения. Я есть, а следовательно, я был и всегда буду.

Глядя на свои лоснящиеся от грязи трусы, которые не менялись месяцами, незаметно проходящие дни, тонкой ниточкой крови нанизанные на шприц… так просто забыть секс и выпивку, и все острые удовольствия тела в этом забытьи негативного удовольствия, в этом толстом коконе покоя.

Всё больше и больше проблем с farmacia. Весь день до пяти часов вечера провёл в поисках юкодола. Всё кончается. Вены, деньги. В аптеке я чувствую статическое напряжение, контроль гудит как телефонная трубка.

«Muy dificil ahora», — говорит мне аптекарь.

Как выглядит угодливый рак контроля? Покончивший с собой немец — всего лишь уловка, предлог; несколько дней тому назад я стоял в баре, когда моей руки коснулся мужчина. Я тут же подумал, что он полицейский. В кармане у меня была коробка с ампулами метадона, которые я только что купил в Plaza Farmacia. Что он скажет на это? Ничего, во всяком случае в Зоне. Он спросил меня, не Макс Густав ли я? Естественно, я ответил «нет». У копа был его паспорт, и он показал мне фотографию Густава, на которого, по его мнению, я был похож.

На следующий день в газетах я прочёл, что Макс Густав был найден мёртвым в канаве за городом; похоже на самоубийство от передозировки нембуталом. Видимо тогда, когда коп спрашивал меня, а не Макс ли я, о его смерти ещё не знали. Он уехал из гостиницы, оставив чемодан. Через два дня из гостиницы позвонили в полицию. Те открыли чемодан, нашли паспорт и начали поиски Макса Густава… Да, в следующий раз без рецепта метадон в Plaza Farmacia не продадут. В связи со смертью Макса Густава в силу вступили новые правила. И это показывает, насколько взаимосвязаны вещи и вообще. Билл Гэйнз стал бы здесь последней каплей. Но у медали две стороны. Теперь кругом нужна бумажка. Почему бы не обратиться за разрешением на покупку героина?

Такая острая депрессия. Так плохо мне не было со дня смерти Джоан.

В ожидании юкодола всё утро ужасно себя чувствовал. Постоянно перед глазами стояли знакомые лица, люди, которые представлялись мне продавцами, официантами и тому подобное. Эти лица собираются и возвращаются к тебе в маленький город так, что ты просто задыхаешься от вида знакомых вещей на каждом шагу.

Сидя на террасе кафе Интерзоны, больной, в ожидании юкодола. Мимо проходит мальчик, и я поворачиваю голову, наблюдая за его поясницей, как поворачивает голову ящерица, наблюдая за полётом мухи.

Деньги заканчиваются. Должен бросить двигаться.

Чего я добиваюсь писательством? Этот роман о переходах, личиночных формах, неожиданно появившихся телепатических возможностях, попытках управлять и бороться за новые формы.

Я чувствую, что в мире освободилась какая-то ужасная новая сила, которая распространяется, несет гибель, как незаметно подкрадывающаяся болезнь. Дальние уголки мира кажутся сейчас более здоровыми потому, что она их почти не коснулась. Контроль, бюрократия, регламентация — это только симптомы более тяжкой болезни, от которой ни политические, ни экономические программы не панацея. Что же собственно такое болезнь?

Сон: нашёл человека с отрубленными руками. Чтобы остановить кровотечение я поливаю обрубки водой — несколько лет тому назад в Нью-Йорке один молодой хулиган одолжил у меня пистолет и не вернул. В порыве гнева я проклял его. Спустя несколько дней ему оторвало обе руки при взрыве бензинового бака, возле которого он работал. Он умер. Так проклятья действуют? Конечно, в какой-то мере.

Все больше и больше физических признаков депрессии. Последний — жжение в груди.

До 35 лет, пока я не написал «Джанки», у меня было какое-то особое отвращение к писательству, к собственным мыслям и чувствам, изложенным на бумаге. От случая к случаю я писал по несколько предложений и останавливался, переполненный отвращением и каким-то ужасом. В настоящее время писательство представляется мне абсолютной необходимостью, и в тоже время у меня такое чувство, будто мой талант утерян, и я ничего не могу довести до конца, чувство, похожее на понимание телом болезни, которой разум пытается не поддаваться.

Это ощущение ужаса теперь всегда со мной. В тот день, когда погибла Джоан, у меня было такое же ощущение; и как-то, когда я был ещё ребёнком, я выглянул в коридор, и меня без какой-либо на то причины охватило такое чувство отчаяния и страха, что я разрыдался. В тот день я заглянул в будущее. Я узнаю это ощущение, а то, что я увидел, ещё придется осознать. Я могу только ждать, чтобы это случилось. Это отвратительная случайность, как смерть Джоан, или просто дезориентация, неудача и, в конце концов, одиночество, тупик, в котором не к кому обратиться? Я — просто старый свихнувшийся зануда со своей ерундой в баре? Не знаю, но я чувствую себя в ловушке, обреченным.

Пока я ждал юкодол, ко мне пристали несколько нищих. Две парализованные ниже талии девочки, передвигающиеся на своих деревяшках. Они преграждают мне путь, цепляясь за мои брюки. На пляже английский моряк. Приближает своё лицо к моему и говорит: «Когда-нибудь на их месте можешь оказаться и ты». Я захожу в кафе и сажусь у стойки с чашкой