страстно полюбил американскую музыку кантри.
— Из какой страны, Жерар?
Однако на этот вопрос они ни разу не получили внятного ответа. Иногда Жерар говорил по-французски, иногда в его речи начинал проскальзывать британский акцент. Они предполагали, что он попал сюда из Европы.
А потом в один прекрасный день за ужином у Кендаллов оказался француз, аспирант Генри, и он услышал звуки, издаваемые Жераром. Прислушавшись внимательнее, он воскликнул:
— Мой Бог! Я знаю, что он делает! — Он послушал еще немного и добавил: — Но тут нет кода города. — Вытащив сотовый телефон, он стал набирать номер, а потом попросил: — Жерар, сделай это еще раз!
Жерар повторил звуки.
— И еще разок.
— Жизнь — это книга, а ее нужно уметь читать, — пропел Жерар. — Жизнь — это история, и ее надо уметь рассказать.
— Я знаю эту песню, — сказал аспирант.
— Откуда? — спросил Генри.
— Она звучала на конкурсе Евровидения. Жерар, телефон!
Жерар снова изобразил требуемые звуки, и аспирант набрал парижский номер. Ответила женщина.
— Простите меня, — сказал он по-французски, — вам, случаем, не знаком серый попугай по имени Жерар?
Женщина заплакала.
— Он в порядке? — спросила она. — Позвольте мне с ним поговорить!
— С ним все хорошо.
Аспирант поднес трубку к голове Жерара, и тот, возбужденно переступая с лапы на лапу, стал слушать. А потом сказал:
— Значит, вот, где ты живешь? О, мамочке там понравится!
Гейл Бонд прилетела уже через несколько дней, пробыла в Ла-Джолле неделю, а потом вернулась в Париж. Одна. Жерар предпочел остаться.
Несколько дней после этого он пел:
Одним словом, все складывалось лучше, чем можно было ожидать. Все члены семьи были заняты, но при этом держались друг друга. Только две вещи тревожили Генри. Он заметил, что на мордочке Дейва появилось несколько седых волосков. Значит, не исключено, что Дейв, подобно многим другим трансгенным животным, умрет раньше положенного срока.
А одним осенним днем, когда Генри и Дейв, держась за руки, шли на сельскую ярмарку, их остановил фермер в перепачканном землей комбинезоне и, кивнув на Дейва, спросил:
— Слушай, друг, а можешь сделать мне такого же, чтобы он работал у меня на ферме?
Генри стало страшно.
Всю ночь оставалась со мной моя крошка,
Всю душу мне вывернула наизнанку,
Столы опрокинуты, словно бомбежка
В доме моем была спозаранку.
Любил я ее, но все в прошлом, прощай,
И лживой любви больше не обещай.