ИНОСТРАНЦЫ В ПИТЕРЕ

Иностранец в Питере - это вам не какой-то там простой временный гость из неведомой страны. Иностранец в Питере - это не типичный посетитель музеев и вечный искатель, что бы такое сожрать экзотическое, оставшись при этом в живых. Не-ет, иностранец в Питере - это уникальное явление местной природы. Он как неотъемлемый элемент городской архитектуры, деталь городского ландшафта и украшение интерьера любого городского здания, которое он согласится почтить своим присутствием. Таких иностранцев-естествоиспытателей как в Питере нет больше нигде в мире. Чтобы понять это нужно знать, как и почему рождаются питерские иностранцы. Совершенно безразлично, где они появляются на свет, но мужают они только здесь, у нас и не без нашей, само собой, помощи и заботы. Мы лелеем их, пуще собственных родственников. Мы не даем им расслабляться и чувствовать себя обойденными отеческим вниманием. Мы почти, что одно целое с ними, хотя и расстаемся с конкретными представителями этого вида приматов совершенно без сожалений и душевных мук, зная, что место убывших сразу же займут прибывшие.

Питерские иностранцы рождаются в дальних странах в результате совокупления двух удивительных слухов, составляющих в результате гремучую смесь любопытства и страха. Один слух доходит до них как известие о небывалом культурном феномене в далекой варварской стране. Причем таинственная и непонятная суть варварства действует как катализатор на созревание особи потенциального питерского иностранца. Другой слух подбирается к месту слияния с первым с помощью зарубежной криминальной хроники бульварных газет, теленовостей из России и кинотриллеров про русскую мафию. В результате естественного и бурного развития непредсказуемых инстинктов, вызванных совокуплением слухов, свеженький питерский иностранец внезапно оказывается стоящим на Дворцовой набережной в группе себе подобных индивидов.

Судорожное верчение головой позволяет ему убедиться, что вдоль набережной выстроилось множество таких же групп, похожих друг на друга своим поведением как две капли воды. Все только что выплеснулись на берега Невы из поездов, самолетов, пароходов и находятся в состоянии какого-то внутреннего оцепенения, словно ожидая непременного нападения либо местных варваров-дикарей, либо нецивилизованных мафиози. Непонятная задержка агрессии еще более накаляет нервную систему, по которой вдруг как кувалдой бьет полуденный сигнальный выстрел с Петропавловки.

Женщины испуганно взвизгивают, мужчины ухают от неожиданности и все дружно и надолго заливаются истерическим смехом, тыркая друг в друга пальцами. Это ты мол больше всех испугался. Все, теперь они наши! Причащение состоялось. Как ни странно, неожиданный испуг без следа снимает внутреннее напряжение, и питерские иностранцы становятся почти похожи на нормальных людей. Одни гурьбой отправляются в Эрмитаж, а другие, более отважные, отделившись от группы, решают прошвырнуться по набережной в сторону прорубленного в Европу окна. Естественно, переводчица наотрез отказывается делиться надвое, объясняя это наличием в семье мужа и детей, которые могут не правильно понять метаморфозу раздвоения естества любимого человека. Вот группа отважных иностранцев и отправляется навстречу неизведанному, возложив свои лингвистические надежды на одного представительного, убеленного сединой джентльмена из Техаса, разыгрывающего из себя полиглота.

Медный Петр на коне, танцующем на камушке, не вызывает особых вопросов. Да мало ли их, этих бронзовых и чугунных королей из канувших в Лету царств разбросано по городам мира. Но вот дворцы и грандиозные соборы всегда вызывают интерес. Америка страна молодая. Старинных впечатляющих соборов там мало, а дворцов так нет и вовсе. Особняк Вандербильдов не в счет. В него не попадешь. Да и особняк-то, как ни крути, а все же не дворец. Поэтому первая драма разыгрывается у Исаакия.

Карта-путеводитель уплыла, естественно, с эрмитажной группой, где она, понятное дело, никому не нужна. Приходится прибегнуть к помощи местного населения. Благо оно оказалось поблизости в виде господина обладающего всеми атрибутами русской национальной интеллигентности - чуть ли ни антикварных очков и повидавшей виды потрепанной шляпы. Выяснение, что это за сооружение с гигантскими колоннами и куполом как у Собора святого Петра в Риме, заводит всех в тупик. Знания международного коммерческого жаргона у господина из Техаса оказывается явно недостаточно, чтобы понять и довести до сознания соотечественников такую сложную лексическую конструкцию как "Городской кафедральный собор святого Исаакия Долмацкого". Абориген же из какого-то изощренного, садистского местного патриотизма упорно стоит на своем и ни в какую не соглашается упростить конструкцию до приемлемых западному мышлению форм.

Что делать, стихийно возникает короткое, но бурное совещание. В результате консенсуса в воздухе на мгновение мелькнула и исчезла неуловимо для глаза зелененькая бумажка то ли десяти, то ли двадцати долларового достоинства. Своего рода предоплата за грядущий моральный ущерб богатству русского языка. Простимулированный абориген, бормоча себе под нос "Зер гут, зер гут", погрузился в глубокое размышление, граничащее с трансом. Все замерли в ожидании откровения. Внезапно человек в помятой шляпе встрепенулся и с просветлевшим взором произнес: "Мадам енд месье, это главный бизнес-центр господа Бога в городе". Техасец безошибочно перевел, хотя почти все поняли и так. Абориген, сознавая, что он сделанным заявлением практически исчерпал все свои возможности местного чичероне, с достоинством удалился под предлогом очень важных дел.

В таинственном и гулком полумраке собора по сходной цене удалось пленить на несколько минут переводчицу. Она быстренько убедила бестолковых визитеров, что вот эти зеленые колонны вовсе не из пластика, а сделанные из самого, что ни на есть всамделишного малахита. Водится такой материал в горах, как она слышала. Правда, стада теперь уже