бутерброда с зубами для бабушки, или пары бетонных калош для бедняги, угодившего в полосу неудач, занятый в данный момент розыском Сэмми Аноля, Короля Ящериц, крепыша-гнома и гнуснейшего убийцы с глазами змеи и парой шестифутовых игуан-близнецов в подвале своего дома — с зубами-иглами и кровью холоднее, чем пиво в подвале «Заныривай, лебедь!», обчищающих плоть с трупов его жертв не хуже двух зеленочешуйчатых вертикальных пылесосов «Хувер», раскрывал посредством собственной плоти и своего уникального вздернутого носа обрамленные власами врата влажной мякоти, принадлежавшие Красотке Зиме — нынешней подружке Аноля, спускаясь в ее истоптанные многими спелеологами недра, внутрь и наружу, словно один из тех недоумерших призраков, что оказались пойманы между приходом и уходом, и пружины кровати в подвальной ночлежке с видом на Свино-Отбивной переулок, залитый голубым неоновым сиянием рекламы «Пабст» на той стороне, выскрипывали недоумочную версию «Буги-Вуги-Горниста (группы „Б”)», когда он поймал отраженный в стеклянном глазу мисс Красотки двуствольный взгляд Сэмми в дверном проеме, заставивший его с быстротой молнии выхватить пистолет из кобуры на лодыжке и выпалить через левое плечо, пробуравив дыру в копеечном сердце Короля Ящериц, кончая одновременно и его, и в нее, так что первым звуком, который тот услышал в качестве призрака, был задыхающийся бесстрастный всхлип Зимы.

Джеймс Морроу Благоприятные яйцеклетки

Отец Корнелиус Деннис Монэгэн из Чарльстонского прихода (для друзей — Конни) опускает пенопластовый потир, отворачивается от алтаря из гофрированного картона и подходит к двум женщинам, стоящим возле пластмассовой купели. Купель имеет шесть сторон-граней и инкрустирована образами святых. Она похожа на гигантскую гайку, выточенную для некоей неясной, но несомненно святой цели — однако ее наиболее впечатляющей чертой является портативность. Едва ли месяц проходит без того, чтобы Конни не возил сей сосуд через весь город, чтобы внести его в какую-нибудь жалкую лачугу и даровать бессмертие новорожденному, родители которого слишком ослабли, чтобы выходить из дома.

— Меррибелл, верно? — спрашивает Конни, указывая на ребенка слева от себя.

Дитя, зажатое в сгибе материнской руки, выгибается и ревет в голос.

— Нет, это Мэделайн, — буркает Анджела. Конни знает Анджелу Данфи на протяжении всей ее жизни; он до сих пор помнит серафическое сияние, струившееся от ее лица, когда она впервые сподобилась таинства Святого Причастия. Сейчас от того сияния не осталось и следа. Ее щеки и лоб кажутся потускневшими, словно железо, изъеденное Парниковым Потопом, а такой искривленный позвоночник скорее можно увидеть у женщин втрое старше. — Вон Меррибелл. — Анджела поднимает свободную руку и указывает на свою кузину Лорну, балансирующую сестрой-двойняшкой Мэделайн на своем вздутом животе. «Интересно, — думает Конни, — неужели Лорна Данфи тоже родит двойню?» Подобные явления, как он слышал, часто бывают фамильной чертой.

Прикоснувшись к рукаву потертого синего свитера Анджелы, священник обращается к ней голосом, который разносится по всему приделу:

— Сподобились ли чада сии таинства Определения Репродуктивного Потенциала?

Прихожанка передвигает языком комок жевательной резинки из-за левой щеки к правой.

— Д-да, — произносит она наконец.

Генри Шоу, бледный алтарный служка с лицом, полыхающим угрями, протягивает священнику лист пергаментной бумаги с печатью Бостонской Островной Митрополии. Внизу листа красуются две подписи, удостоверяющие, что рождение данных детей узаконили двое представителей церкви. Конни сразу же узнает неразборчивый почерк архиепископа Ксаллибоса; ниже располагаются свободные петли и уверенные росчерки брата Джеймса Вулфа, доктора медицины — несомненно, именно он и брал у них кровь.

«Мэделайн Данфи, — читает Конни. — Левый яичник: триста пятнадцать зачаточных фолликулов. Правый яичник: триста сорок зачаточных фолликулов». Священником овладевает приступ отчаяния. Содержание яйцеклеток для каждого из яичников должно равняться по меньшей мере ста восьмидесяти тысячам. Это приговор к бесплодию — без права обжалования, без малейшей надежды на помилование.

С деловитостью, почти переходящей в нахальство, Генри Шоу вручает Конни второй лист пергамента.

«Меррибелл Данфи. Левый яичник: двести девяносто зачаточных фолликулов. Правый яичник: триста десять зачаточных фолликулов». Для священника это не является неожиданностью. Вряд ли было бы осмысленным, если б Господь отказал в возможности производить потомство одной близняшке, наделив ею другую. Теперь Конни остается только принять этих бесплодных сестер, совершить над ними священные обряды и втайне молиться о том, чтобы Четвертый Латеранский Собор, когда он постановил сохранить процедуру крещения в век предсказуемых судеб и контроля над состоянием яичников, был действительно ведом Святым Духом.

Он простирает вперед руки, обратив вверх увядшие ладони, и замирает в этой позе. Анджела отдает ему Мэделайн, лезет под крестильные одежды ребенка и расстегивает на пеленках обе булавки. Болотистый запах свежей мочи плывет по церкви Непосредственного Зачатия. С глубоким вздохом Анджела передает насквозь мокрую пеленку своей кузине.

— Благослови эти воды, Господи, — произносит Конни, мельком замечая отражение своего древнего лица в крещенской жидкости, — дабы могли они даровать этим грешникам жизнь вечную. — Обратившись спиной к купели, он показывает Мэделайн своей пестрой пастве, состоящей более чем из трехсот урожденных католиков (большей частью ирландцев в шестом поколении, плюс небольшое количество португальцев, итальянцев и хорватов), перемешанных с двумя дюжинами недавних новообращенных корейского и вьетнамского происхождения — сообществу, объединенному, как он вынужден признать, не столько религиозными убеждениями, сколько совместно перенесенными лишениями. — О возлюбленные чада, поскольку все существа человеческие сходят в мир сей, пребывая во грехе, и поскольку не могут они познать благости Господа нашего иначе, чем будучи рождены вновь от воды, призываю вас воззвать ко Господу-Отцу, дабы посредством этого крещения Мэделайн и Меррибелл Данфи смогли обрести Царство Божие!

Затем Конни обращается к своей трепещущей прихожанке:

— Анджела Данфи, веруешь ли, что, по слову Господню, сии крещаемые младенцы, умирая прежде, чем успеют сотворить какой-либо действительный грех, будут спасены?

Ее ответное «да» звучит тускло и невыразительно.

Подобно писцу, заправляющему свое