Нюра и плакала: никто ее не ищет…

…Отыскали ее. Отыскали!

С семи лет она гадала: какой он, близкий человек? Вот он какой, оказывается. В рабочих ботинках, как отец. Каменщик, как отец. Голубоглазка. Шураня…

У Шурани была мотоциклетка. За час домчали Нюру в полусожженное, за рекой, село Перевоз, к ее хате. Там жил чужой старик. Гончар. Он помнил и Нюру и ее погибших родителей.

Нюра теперь ездила в Перевоз почти каждый день. Помогала старику, таскала в ведре песок, месила глину. И Шураня был тут же… Вечером он снова сажал Нюру на заднее седло. Нюра обхватывала Шураню покрепче, обеими руками, они мчались по лесным тропинкам, и ветки осинника, хлестали их по лицам.

Как-то Шураня выключил мотор на полянке; стало так тихо, что Нюра расслышала, как шуршит листьями ветер и где-то на дальних болотах плачет чибис.

Она сидела и слушала жалобы чибиса, забыв разжать руки, которыми обнимала Шураню, и вдыхая его бензиновый, въедливый запах…

Через месяц Шура уехал. Прислал, как обещал, карточки с городскими видами.

Пришла осень. Оводами облепляли по вечерам Нюру нянюшки, поварихи. Подсаживались к ней на скамеечку.

— Им не рожать, пакостникам! Кому ты теперь нужна?.. — С этого обычно, начиналось. А завершалось часа через два советами беспременно поехать к нему, «предъявить ему, городскому, мандат», «шмякнуть под ноги ребятеночка».

Нюра молчала. Не убеждать же их, что он не пакостник. Угла своего у него нет. На койке мается. Прибьется к своему углу — подаст телеграмму.

Обида шевельнулась вместе с ребенком. «Не напишет. Не поинтересуется…»

Нюра начала копить деньги. На билет. «Не напишет. Не поинтересуется». Сбила на чердаке, втайне от всех, чемодан. Рожать решила в городе, поближе к Шуре.

Но уехать не успела. Когда в сельском роддоме к Нюре поднесли розовенького, орущего Шураню, она, обмирая в душе, попросила санитарку, отъезжавшую в Воронеж, прислать оттуда телеграмму в детский дом, как бы от Шуры: «Приезжай». Директор детдома, властная старуха, прозванная воспитанниками «Кабанихой», по-бабьи всхлипнула над телеграммой и вычеркнула в графе «откуда» слово Воронеж: дознаются подруги, что за телеграмма…

На станции Нюра, чтобы не разреветься, то и дело принималась ободрять директора:

— Не пропадем! Наймемся к Ермаку. Где Шура. А там… как сложится.

Ермаков все еще не приезжал. Руки Нюры, державшие сына, казалось, омертвели: вот-вот пальцы расцепятся.

Она прислонилась спиной и затылком к свежепобеленной стене и, чувствуя на себе взгляды проходящих, молила бога о том, чтоб не нагрянул сюда Шура. Вид у нее с дороги истерзанный. Она уже потеряла счет времени, когда в коридор вошел человек в мохнатой ушанке. Кирзовые сапоги по щиколотку в красноватой глине.

— Нет, это не Ермаков, — с ним никто не здоровался.

Видать, сам решил наняться иль по какому другому делу.

Он прошел мимо нее в приемную, вернулся со стулом в руках. Поставил возле Нюры. Нюра испугалась: «У секретарши отнял?»

— Я постою, — сухо ответила она. — Спасибо!

Но не утерпела, присела на самый краешек, укачивая орущего сына и глядя на входивших своими огромными, чуть припухшими цыганскими глазами. Только слепой мог не заметить этих сухо блестевших и полных отчаяния глаз.

— Вы кого ждете, товарищ? — спросил ее мужчина в мохнатой ушанке, снова появляясь в коридоре.

Нюра молчала, вглядываясь в наклонившееся к ней костистое, как у Шурани, участливое, доброе лицо, и, вдруг решившись, попросила почему-то шепотом и скороговоркой, боясь, что ее перебьют:

— Человек ха-ароший. Не подержите сынка? Я отлучусь на минуточку. А?

Мужчина взглянул на нее оторопело, потоптался в нерешительности, — может, его смутил этот нервный шепот, — и воскликнул нарочито-беззаботным, почти веселым тоном:

— Конечно! Давайте!

Не успел он произнести это, как Шураня-маленький в мокром одеяле оказался на его руках.

Нюра в два прыжка, чуть коснувшись ладонью перил, одолела лестницу, влетела в отдел кадров, как, случается, вскакивает задыхающийся пассажир на заднюю площадку последнего вагона поезда, который набирает скорость.

— Я… У-уф! Каменщики нужны?..

Тот же старик писал что-то.

— Подождите, — буркнул он.

— Некогда, дяденька! — вырвалось у Нюры, и она испуганно прикрыла ладонью рот.

— Дома детишки плачут. — Старик вскинул на нее удивленный взгляд, но тут же пошутил: — Э, да тебе самой впору в куклы играть! Паспорт-то выправила, каменщица?

Нюра не могла оторвать глаз от медлительных, иссохшихся пальцев, которые заполняли личную карточку рабочего. Ее, Нюрину, карточку! Синий, вроде билета в кино, талончик — направление в общежитие — она схватила со стола, размазав чернила.

Шураня-маленький лежал на столе секретарши и орал с тем трагическим надрывом, с каким только способен орать грудной ребенок, которого давным-давно пора перепеленать.

— Твой подкидыш? — спросила секретарша раздраженно (на столе ширилось мокрое пятно).

Нюра вытерла кашемировым платком стол и, торопливо меняя пеленки, обратилась к мужчине, которому оставляла сына:

— Выручил, человек ха-ароший.

Он участливо спросил Нюру, куда она теперь. В общежитие? Он в те же края, подвезет.

Нет-нет! На своих дойду! Приняли б только…

Почему же не примут? Если возникнут какие препятствия, отыщите Некрасова. Он бросил взгляд на ее огромные, казалась, разбухшие от влаги катаики. — Едемте лучше со мной…

Нюра ускорила шаг, почти побежала от него.

Общежитие строителей располагалось подле моста окружной железной дороги, в четырехэтажном доме. Внутри оно сияло первозданной чистотой только что отстроенного здания. Пахло свежей штукатуркой, белилами.

Приглядевшись, Нюра заметила, что в противоположном конце коридора цементный пол залит водой.

Комендант общежития в старенькой, отглаженной гимнастерке, подпоясанной кавказским ремешком, сообщал кому-то по телефону, что вербованные, нынче прибыв, уже натворили дел. Какая-то приехала в одних галошах, купила по дороге ботинки, а галоши спустила в унитаз. Водопроводчик все утро работает. Одну галошу уже вытянул крюком.

— Девки вовсе без понятия! — горестно воскликнул комендант.

«Сам ты вовсе без понятия», — оскорбленно подумала. Нюра.

Перехватив на другую руку сына, она заторопилась к девушкам-мордовкам. К Матрийке (так девушки называли старшую). Они не выдадут…

Двери комнат на втором этаже были распахнуты настежь. У стен громоздились чемоданы, узлы. Никого из знакомых девчат не оказалось — баниться ушли, наверное. Нюра огляделась: где перепеленать Шураню?