маленькими глубоко посаженными свинячьими глазками.

— Дяденька, — не тутошний я, из Козюкино, — тоненьким голоском запричитал мальчишка, выдавая заранее подготовленную версию.

— Понятно, — ухмыльнулся детина, — побродяга. Эк тебя занесло. А к нам на кой хер приперси?

— Голодно у нас, дяденька, — нарочно размазывая грязь и сопли по чумазой мордашке, принялся сбивчиво объяснять Вовка. Даже слезу пустил для пущего эффекта. — Тятька с мамкой умерли давно, а я у бабки на выселках жил. А надысь бабка преставилась, вот я доел все, что оставалось и пошел… Подайте, ради Христа, дяденька, будьте добреньки!

— Понял я теперь, почему тебя в интернат не прибрали, как того директива предписывает, — понимающе кивнул полицай. — Глушь твое Козлятино…

— Козюкино, дяденька, — поправил Вовка мужика, а вдруг проверяет хитрый хиви.

— Козлюкино, козлятино — не один ли хрен? — презрительно сплюнул полицай. — Значит, говоришь, бабка тебя ховала?

— У бабки жил, дяденька. Подайте, ради Христа, горемыке, круглой сироте! — вновь затянул Вовка свою песню.

— Жрачки я тебе не дам! — отрезал полицай. — Своих ртов хватает. А вот в приемник интерната сведу. Тут у нас не твое Козлятино, тут у нас порядок, тут не забалуешь!

— Дяденька, пожалуйста, не надо меня в интернат! — испуганно заверещал Вовка.

— Это почему еще? — не понял полицай. — Там жрать дают, крыша, какая-никакая над головой. Немцы, они народ серьезный… Хотя те еще сволочи — дохнуть свободно не дают: все проверяют, перепроверяют… — неожиданно пожаловался он. — Но всяко лучше краснопупых. Этих я как бешенных собак на столбах…

— Дяденька, ну не надо меня в интернат! — взмолился Вовка, потихоньку пятясь от забора. — Мне бабка говорила, что в интернате с голодухи людей едят, да печи лагерные костями топят…

— Чё, дурак совсем? И бабка твоя, полоумная, совсем, видать, на старости из ума выжила! А может ты жиденок? — вдруг всполошился полицай. — Вон, рожа какая смуглая…

— Не дяденька, не жиденок я! Русские мы, Путиловы. А рожа черная, так это не мылся я давно.

— Вот в интернате тебя и помоют и накормят.

— Не хочу в интернат! — вновь испуганно пискнул мальчишка, затем резко развернулся и задал стрекача.

— Стой, паскуда! — заорал ему вслед полицай, но мальчишка уже сиганул в дыру забора ближайшей разрушенной избы и скрылся из глаз мужика. — Попадешься еще мне!

— Помечтай, урод! — прошипел Вовка, пробираясь сквозь заросший сухим бурьяном огород. — И не от таких уходил…

Пробираться к центру поселка мальчишка решил огородами. Действовать в райцентре оказалось не так-то просто.

— Угораздило же сразу нарваться на полицая, — ворчал себе под нос мальчишка, перебегая через очередной огород. — Чё им тут, медом намазано? — возмущался он, спрятавшись за заброшенной стайкой для свиней, когда по улице проходил полицайский патруль. — Давайте, валите отсюда поскорее, — шептал он, не выпуская немецких прихвостней из своего поля зрения.

— Мальчик, ты откуда? — поглощенный слежкой за хиви, Вовка не заметил, как к нему подошла женщина — видимо хозяйка дома, во дворе которого он прятался.

— Ой! — от неожиданности Вовка подпрыгнул. — Я, тетенька из Козюкино… — мальчишка быстро оправился от испуга и, шмыгая носом, постарался разжалобить хозяйку дома.

— Ох, бедненький, как же ты сюда зимой-то добрался, — всплеснула рукам женщина. — Далеко ведь и холодно. А ты вона какой худенький.

— Голодно, тетенька, было. Сирота я, круглый. У бабки жил, да преставилась она…

— Ох ты, горемыка! Ладно, пойдем в дом, покормлю тебя. Звать-величать как?

— Вовкой звать, — ответил мальчишка. — Путиловы мы… Я… Никого ведь из родни не осталось.

— А моих в интернат забрали, — горестно вздохнула женщина. — Уж три годка как. Почти не вижу их, кровиночек моих… — По щекам женщины покатились крупные слезы.

— Не плачьте, тетенька, — Вовка погладил хозяйку дома по руке, — все хорошо будет.

— Не верю я в это, малыш. — Хозяйка ласково погладила Вовку по голове. — Так и живу от встречи до встречи… Чего встал на пороге? Скидай свое пальтишко и в хату проходи.

— Я, тетенька, натоптать боюсь — вона какая у вас чистота, а у меня валенки грязные…

— Так ты их тоже скидай, — предложила тетка. — Под лавкой в углу чуни возьми. Старшого моего… — она вновь не удержалась и всхлипнула.

Вовка быстро скинул пальто, снял валенки, достал из-под лавки старенькие, но еще добротные чуни из овчины и засунул в них ноги. Приятное тепло и мягкость овечьей шерсти после тяжелых растоптанных валенок показалось мальчишке верхом блаженства. Он подбежал к печке и приложил озябшие руки к теплым побеленным кирпичам.

— Хорошо! — помимо воли вырвалось у мальца.

— Ох, бедненький, ты бедненький! — вновь заохала сердобольная женщина. — Как же ты дальше один-то бедовать будешь? Пропадешь ведь.

— Ничего, тетенька, ответил отогревшийся, оттого и повеселевший Вовка, — перебедуем!

— Я бы тебя оставила у себя… Но заберут ведь — все едино. В интернат тебе идти надо, у нас в поселке есть, где детки мои…

— Да что вы все, сговорились, что ли? — недовольно буркнул Вовка. — То полицай толстомордый грозился в интернат свести, то вы…

— Толстомордый? А! — поняла, наконец, тетка, о ком идет разговор. — Так ты на Егора Рябченко наткнулся? Этот гад перед фрицами выслуживается. Сколько он, сволочь, людей хороших загубил… — Женщина закрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи, и вновь разрыдалась.

— Тетенька, не плачь, — попросил Вовка.

— Да все, сынок, все… Давай к столу — кормить тебя буду.

— Это мы с превеликим удовольствием! — Вовка отошел от печки и уселся за стол. — Тетенька, а зовут вас как?

— Ты меня, Вова, тетей Верой зови. Меня так племяши величали, упокой господи их безвинные души! — сказала хозяйка, убирая в сторону печную заслонку.

— Померли? — поинтересовался Вовка.

— Померли, — кивнула теть Вера, беря в руки ухват. — Аккурат позапрошлой весной… Голодно тут у нас было… Кору есть приходилось… Мои-то повзрослее были — выжили, а от Светкины мальцы — сестренки моей, — пояснила она, взгромождая на стол чугунок, — не смогли. Младшой её — тот совсем сосунком еще был. А у нее с голодухи ну не капли молока, а коров и коз всех фрицы забрали… — Она вновь зарыдала, вспоминая те кошмарные дни. — Ладно, не будем о плохом, тебе ведь и самому не сладко в жизни пришлось.

— Уж и не говорите, тетенька! — произнес Вовка, сглатывая тягучую слюну — от чугунка шел изумительный запах.

Хозяйка поставила перед мальчишкой большую