Рассказы

Буланников Валерий

ПНИ

— У тебя крестик есть?

— Был, да куда-то пропал. А у тебя?

— Тоже пропал. Уже год, как нет.

— Надо у батюшки спросить, когда придет.

— Я уже спрашивала, он сказал, что принесет.

— Принес?

— Сказал, что забыл.

— А когда он опять придет?

— Был после Пасхи. Теперь, значит, после Троицы придет. Если дождь будет.

— А если не будет?

— Значит, не придет, тогда на Петровки будет.

— А почему в дождь приходит?

— В дождь — ни на кладбище, ни на огород, ни в город. Значит, к нам.

Митрохин, нервно покуривая, стоял возле беседки в скверике из нескольких свежераспустившихся лип и прислушивался к разговору двух обитательниц местного ПНИ. Обе — в застиранных фиолетовых халатах в желтые ромашкообразные цветочки, в стоптанных тапочках, надетых на босу ногу, в приспущенных хлопковых чулках еще, видно, советского производства, в накинутых на плечи серых шерстяных платках. Первая — шарообразная, неправильной формы, как снежная баба к весне, волосы на голове черные, стриженные почти под ноль, сама голова вытянута кверху и издалека действительно напоминает голову снежной бабы с ведерком на голове. Вторая — худая, даже худющая, на ее плечах халатик болтается как на вешалке, лицо со впавшими серыми щеками, нос и лоб вытянуты вперед и похожи на голову селедки. Они курят дешевые сигареты, дым которых смешивается с запахом жареной рыбы, доносящимся из раскрытых окон кухни прямо за спиной Митрохина. Скоро обед. От такой смеси и трехчасовой дороги на раздолбанном грохочущем пазике подташнивает…

Митрохин приехал проведать старенькую мать, которую по большой счастливой случайности устроил сюда, в Новоникольский ПНИ, прошлой осенью. Мать раньше жила одна в ветхом домике на окраине Тулы, недалеко от литейного завода. К сыну она переезжать отказывалась, так как не хотела стеснять его с женой и детьми в трехкомнатной панельке на четвертом этаже. К тому же дом был пятиэтажный и в нем отсутствовал лифт, а потому Наталье Семеновне по причине артрита и прочих старческих немощей почти невозможно было добраться по лестнице до квартиры сына. Прошлым летом она упала с крыльца и сломала берцовую кость. После трех месяцев больницы она, когда сняли гипс, передвигалась еле-еле, да и то с помощью ходунков. Оставлять мать одну было уже нельзя, но переезжать к сыну она по-прежнему отказывалась. Так Митрохин с женой Машей и метались между своей квартирой и тульской окраиной, пока как-то утром он не встретил на автобусной остановке своего однокашника по институту Володьку Крепова. «Привет-привет», в разговоре выяснилось, что Володька уже несколько лет работает в облсобесе, или, как сейчас говорят, в соцотделе обладминистрации. Узнав о митрохинских метаниях, он пообещал посодействовать с устройством в дом престарелых. Через неделю он позвонил и предложил поместить маму в психоневрологический интернат, ПНИ, в Новоникольском.

— Это что, дурдом, что ли? — спросил Митрохин с испугом.

— Не совсем. Да, там лежат люди с расстройством психики, но с неглубоким, и обычно находятся на лечении в течение нескольких недель, максимум месяцев. Там очень хорошие условия. Я смотрел бумаги Натальи Семеновны, у нее есть некоторые отклонения, может, это уже старость сказывается. Так что мы можем поместить ее туда, директор интерната — мой хороший знакомый, положим в отдельную палату. Ты увидишь, отличное место — тихое, спокойное, хороший уход. Каждый год езжу туда с проверками — очень доволен и директором и персоналом.

Митрохина слова товарища не очень убедили, он даже расстроился. Сказал, что подумает. Маша, узнав о ПНИ, тоже испугалась и сказала, что лучше к ним. Мать, выслушав внимательно сына, неожиданно и даже, как показалось Митрохину, с радостью согласилась, но попросила, чтобы не в отдельную, а, если можно, в двух или трехместную палату. После нескольких бессонных ночей, субботней поездки в Новоникольское Митрохин решился…

— Слышь, мужик, а у тебя крестик есть?

«Снежная баба» смотрела на Митрохина не отрывая взгляда, внимательно, словно изучая его.

— Крестик? Да есть, а что?

— А ты не можешь нам привезти, а то вот наш батюшка все забывает, а без крестика как-то нехорошо, по ночам плохо сплю, мужа убитого вспоминаю.

— Убитого?

— Ну да. Шел вечером из магазина, какие-то подростки пьяные стали приставать, денег просить, он сказал, что нет, они его — ножом. Он кровью истек.

Женщина затянулась уже почти выкуренной сигаретой и продолжала пристально смотреть на Митрохина. Он судорожно сглотнул:

— Хорошо, в следующий раз привезу.

— И мне тоже, сынок, хорошо?

Вторая худая женщина просительно посмотрела на Митрохина. Он закивал:

— Хорошо, хорошо.

— Сергей Михайлович, пройдемте, ваша мама ждет вас. — На пороге стояла полная пожилая медсестра. — Мы уже привезли ее в комнату для свиданий.

— Привезли? Она что, не ходит?

— Вы знаете вашу маму. — Медсестра, как бы извиняясь, поглядела на Митрохина. — Она не хочет ходить, говорит, больно. Видимо, это последствия перелома сказываются, она последний месяц почти не встает с кровати, говорит, что все кости болят.

— А как же?..

— Ну, судно подаем. Да вы не беспокойтесь, у нее так все хорошо. Пойдемте, она ждет.

Подхватив пакет с подарками для мамы, по широкой лестнице через крытую колоннаду Митрохин поднялся за медсестрой в длинный, выкрашенный в веселые светло-зеленые тона коридор с высокими барскими потолками. Когда осенью Митрохин приехал посмотреть, что за заведение устроил ему Володька, стены и потолки сразу ему понравились, но более всего — обстановка и персонал. Это и подвигло его согласиться перевезти сюда маму…

Возле дверей палаты, прислонившись кто к косяку, кто к стене, стояли обитатели интерната, пни, как выразилась соседка мамы по палате Нина Ивановна, когда он в первый раз приехал с визитом в интернат.

«Мы — старые трухлявые пни и доживаем здесь свои дни». Тогда от этих слов Митрохину стало не по себе, он почувствовал тяжесть на душе, чувство вины поселилось в сердце и стало потихоньку грызть его, но все-таки забрать маму он не решился. Тем более что, услышав слова соседки, она запротестовала: «Нина, что ты за чушь несешь, ну какой ты или я пень, пни не разговаривают, не общаются, не вспоминают». — «Вот-вот, только и осталось вспоминать да лясы точить», — пробурчала соседка и замолчала. В общем, неуютно тогда стало, неловко, даже стыдно…

В коридоре висел гул человеческого бытия — движение тел, шорох обуви,