«Я тогда — так начинается проза…»
Я тогда — так начинается проза —
Сторожил больницу, морг, поликлинику и гаражи.
Девочка называла меня Серёжей.
Принимала за папу, а я не был папой ей.
Профуры с инфекционного кричали:
«Ещё раз будешь с ней по больничному корпусу
гулять, всё расскажем директору, твою мать».
А я всего-то с односложной девочкой гулял,
Чертившей и царапавшей на обоях
И в журнале с записями посещений.
Хорошо Серёже, хотя он гад,
Безымянной дочке, бездомной маме,
Значит, время пишет нас наугад
Каракулями, никакими не вензелями.
…………………………………
А когда уже будет нечего рассказывать,
не станет директора, меня, Серёжи,
профуры с инфекции дожуют свои пряники,
заржавеют в гаражах КамАЗы,
кто подойдёт, чтобы взять нас на руки?
«Слово последнее…»
Слово последнее —
Чтобы кружить и шлёпать,
Разрешать себе вольности,
То есть клепать и лапать…
Может, и так,
А вернее всего оно
Будет один лишь шёпот.
Кто его там услышит, приметит
Исподтишка?
Есть бормотание, тень, сон попутчика,
Стрёкот —
Феня кузнечика…
Но, разогнувшись, травинка ему ответит.
ЛЕНА
Пятку целую, откуда струится свет,
Коленную чашечку — нежную, грозную
(прыгает звон монет).
Женщина изнутри как винограда гроздь —
Мёртвая ли, живая — видно её насквозь.
Ей от меня ничего не надо: «За мостик тот посмотри» —
Или: «Пройдёмся по набережной».
Зажигаются фонари, и через три
Квартала ты понимаешь, что
Газовый гомон фонарщиков был — химера, моргана, ничто,
В жалком своём пальто,
В полуприкиде: надо же: корабли
Тонут….
Это бубенчик, венчик невесты божьей, огня, земли…
«Ты становишься прозрачен…»
Ты становишься прозрачен
Мир бежит внутри тебя
И невзрачные картины
И красивый небосвод
Все друг друга обтекают
Все живут не тратя слов
Потому что меж словами
Неразобраны места
«И джинсы узкие эвфемерид…»
И джинсы узкие эвфемерид…
Косухи, кухни, разведённый спирт….
И этот миг — стозевный, внеземной,
Как неприятель, тянется за мной.
Бредущий вспять, лежащий средь заносья,
Вселенную хватаю за нос я,
Мне птицы с неба спецпаёк приносят,
Но опадает зрелая земля.
Я снег жую, я пью его и ем,
Дневник природовеянья веду.
Как погибать, так в лучшей из систем
В одном коммунистическом году,
Не веря женщинам, которые слезу
Уронят, мужикам, забившим гроб.
Или такому — вбитому в кирзу,
Наколки собирающему, чтоб
С ним после говорили без тоски;
Я реки знал, я знал материки.
И если речь моя была бедна,
То слово не находит никого,
Так мёртвый, пролежавший ночь без сна,
Глядит в пространство сердца своего.
Он слышит тишину, и тишина —
Кружение, мелодия одна.
КОСНОЯЗЫЧИЕ
И. Е.
Мы слышны случайно — как будто пишем
Шифр, который кому-то да пригодится.
И мужик проспится, и грусть продлится —
Если он не спит, почему не слышит?
……………………………………………………
Бормотать на своём: полувзрослом-додуманном-скользком:
Научиться читать кору дерева, загадочные значки?
Из копилки своей выгребать пятачки непросто,
Как алмазы, ведь разбить любую свинью — это не по-комсомольски!
Я сливался с народом, октябрятская звёздочка со мною искала клад.
Кто же мог знать, что в эти же минуты непреклонная Ира в атаку гнала
в пионерлагере свой отряд?
Звёздочки, звенья, отряды переженились, фото свадебные, ангел мой,
Я машу им, тянусь рукой:
Бредёшь по перрону: как бы зажить по новой, разбиться вдребезги, стать собой?!
Клятва нарушена! — был или не был пыл?
Но узнаём друг друга сразу из многих двух,
Нет промокашек, руки — в кровоподтёках чернил,
Что ли мы цедим их — и царапаем воздух вслух?
Будто пластинка, которая — то заела,
То вдруг пластмасса выдохнула, закружилась.
Створки распахнуты. В комнату свежий воздух
Входит. Он треплет бумаги, правки, им нет числа,
Эти две прядки, детский смешной затылок…
«Волна хрипит, и холод обступает…»
Волна хрипит, и холод обступает;
Она всё — давит, хлещет, называет
Тебя по имени, не будучи с тобой,
И воплощенья сжатого не хочет,
Пока Байкал всей тяжестью полощет
Один последний призвук горловой.