Девочка из Кардиффа ополоснула стеклянные колбы и воронку. На лице Сэмми возникло хорошо знакомое выражение. «Хочу кое-что попробовать», — пробормотал он и поспешно плеснул в учительскую раковину какой-то жидкости из огромной бутыли. Из раковины вознеслись в изрядном количестве воняющие больницей пары, но больше ничего не произошло — к великому облегчению Сири.

Когда начался урок химии, мистер Портер поднял большую эрленмайеровскую колбу и апатично объявил, что собирается продемонстрировать простой опыт. Что это был за опыт, навеки осталось тайной, поскольку стеклянный конус взорвался, лишь только химик поставил его под кран, чтобы налить воды. За резким звуком взрыва последовала драматическая туча пурпурного дыма с целым фонтаном осколков, изрезавших учителю руки и лицо. В мертвой паузе, покуда мистер Портер изумленно созерцал мясную бахрому на собственных пальцах, кое-где ободранных до костей, до Сири наконец дошло, какую гадость вылил Сэмми в раковину: эфир, который вытеснил воду и тут же испарился, оставив коварный йодид сухим, как порох, и готовым ко всему.

Преподаватель химии окинул класс ужасным взглядом одного глаза (второй был залит стекающим со лба кровавым ручейком) и безошибочно ткнул в сторону Сэмми:

— Джонс!!!

Вероятно, старикан Дэвис успел уведомить учителя о главаре террористической банды. Так или иначе, застывшее на лице Сэмми выражение оскорбленной невинности мог не заметить разве только слепой. Физиономия его буквально вопрошала:

— Откуда мне было знать, что так получится?!

Солнечный свет внезапно стал чрезмерно ярким, и крошечный закоулок разума отчаянно взмолился о пришествии какой-нибудь захудалой тучки. Что-то странное, если не сказать подозрительное, творилось сегодня с солнцем и облаками… Но критическое внимание Сири было полностью сосредоточено на фрактальной игре координатной сетки и странной пульсирующей активности загадочного узла, на который ей несколько минут назад указал Раджит. Теперь вокруг узла на условно окрашенной карте пространства стали появляться новые оттенки, по обе стороны спектра от синего: светлые пятнышки зелени, большие неправильные пятна цвета индиго и пурпура.

— Похоже, эта хреновина вошла в интерактивный режим, — прокомментировал Раджит. — Что ты там говорила насчет Гейзенберга? Наше цифровое зондирование явно изменяет состояние узла, как будто мы посылаем импульсы в нейронную сеть.

— То есть… Ты хочешь сказать, что мы изменяем текущее состояние частицы, измеряя его?

— Разве это не то самое, о чем толковал твой разлюбезный герр Гейзенберг? Надо всего лишь щекотать эту штучку в определенном ритме, чтобы она… ну скажем, продолжала заниматься тем, что делает сейчас. Повышала свой энергетический уровень, например, или ускоряла вращение, или проделывала какие-то трюки с квантовыми фиговинами типа странности и очарования. Понятия не имею, что она там творит, но это забавно. Все равно что подхлестывать вертящуюся юлу!

Было слишком жарко для усиленных размышлений (будь прокляты эти паскудные полудохлые кондиционеры). Тонкая пластиковая папка на залитом солнцем столе стала морщиться и закручиваться на углах. У Сири необычайно яркие солнечные дни всегда — или, по крайней мере, со школьных лет — вызывали смутное ощущение надвигающегося несчастья. Это темное чувство владело ею и сейчас.

— Хочу попробовать еще один фокус, — снова сказал Раджит. — Послушай, мы можем подтолкнуть…

Странным эхом откликнулись его слова в голове Сири, но ни само намерение Раджита, ни легкий тон предложения тут были ни при чем.

— Нет! — решительно отрезала она.

— Да ладно тебе, не будь дурочкой, — усмехнулся он. — Я все записываю. Мы можем перезагрузить симуляцию в любой… Что за черт?!

Сири рванула силовой шнур рабочей станции, и сложная многоцветная круговерть на экране мгновенно умерла.

Их было только двое, Сэмми и Сири, в тот одуряюще жаркий день на Гаэре. Это был низкий, но обширный холм, заросший травой и папоротником, который сохранил название древнеримского лагеря, чьи траншеи и дренажные канавы уродовали шрамами его приземистую макушку. Ходили интригующие слухи, впрочем, ничем не подтвержденные, что среди густых папоротников и трав гнездятся луговые гадюки.

С одной стороны этот холм огибала боковая ветка железнодорожной линии, отделяя древнее запустение Гаэра от куда более благопристойного общественного парка и площадки для гольфа. Вялые попытки огородить рельсы, судя по всему, давным-давно были оставлены: кое-где проволочная изгородь была добросовестно прорезана насквозь, в других местах под ней зияли подкопы, в третьих же она попросту рухнула под весом многочисленных ходоков, перебирающихся туда-обратно.

Это было превосходное место для того, что Сири, вспоминая уроки истории, называла обесцениванием металлических денег. Лучше всего для данной цели подходили старые латунные трехпенсовики, если их, конечно, удавалось отыскать. Положи такую монетку на ближайший рельс, подожди каких-нибудь пять, десять или двадцать минут, пока не прогрохочет длинный товарный поезд… и потрясающе гладкий, с рубчатыми краешками медальон вылетит вбок из-под грозной процессии чугунных колес.

Когда развлечения с монетами стали надоедать, выяснилось, что найти достойную замену довольно трудно. Стеклянные шарики, приклеенные к рельсу жевательной резинкой, просто рассыпались в пыль, а мелкие камешки — в песок. Сири все-таки удалось отговорить Сэмми от «биологического эксперимента», предполагающего белую мышь в картонной упаковке.

На сей раз он достал из своей заплечной сумки кое-что новенькое: короткую медную трубку, закупоренную с обоих концов. Сбалансировать ее на рельсе оказалось непросто, но Сэмми — пока Сири бдительно следила за приближающимся поездом — обложил ее угловатой щебенкой.

— Будет здорово. Это тебе не трехпенсовик! — похвастал Сэмми, когда они скорчились в своем убежище — неглубокой ямке в зарослях желтых цветов у железной дороги.

— Что там у тебя, Сэмми? Надеюсь, ничего живого?

— Нет-нет, ничего такого. Просто я подумал, что надо бы попробовать одну штуку. Средство от сорняков и кое-что еще.

Сири ощутила в сердце отдаленный звук пожарной сирены.

— Гербицид и сахар? Может быть, не…

Ее неуверенный голос утонул в грохоте надвигающегося поезда, и могучее тело машины (снизу выглядевшее гораздо внушительнее, чем с платформы) заслонило разъяренное солнце. Раздался не слишком впечатляющий хлопок, за которым, по обыкновению, последовал долгий перестук и лязг двух дюжин с лишком бункерных вагонов.