повернулась и в последний раз посмотрела на человека, за которого моя мать почти вышла замуж, человека, который просил стать его женой, и вот он был, отвернувшийся от меня, наклонившийся над своей тарелкой, загружающий еду в свой рот. Сплошное безразличие. Я еще не ушла из дома, а уже была выброшена из его сознания.

Я пошла в мою спальню, чтобы собрать мои вещи. В этот раз не будет сопровождающего меня Самуэля, и поскольку я не смогу спуститься с горы с чемоданом в руке — багаж остается здесь. Я переложила чистое белье в ручную сумку, сбросила сандалии и надела спортивную обувь, и затем проверила мой паспорт и деньги — на месте ли. Мысль о том, что я оставляю мою одежду и книги, немного огорчила меня, но это чувство тут же испарилось через пару секунд. Мой план был — прийти в город Сэйнт Маргарет и купить билет на следующий полет в Барбадос. Двенадцать миль пути от дома. Я смогу. А по ровной поверхности я смогу дойти хоть куда.

Спускаться с горы было меньшим испытанием, чем карабкаться наверх. Я была вся в поту, конечно, я подверглась той же воздушной атаке гнуса и комаров, но в этот раз я не упала ни разу. Я шла довольно быстро, не торопилась и не топталась на месте, иногда отдыхая и разглядывая при этом дикие цветы по краям тропы — яркие прекрасные создания, чьи названия были неизвестны мне. Яркий красный. Яркий желтый. Яркий голубой.

Когда я приближалась к подножию горы, я стала слышать нечто, звук или несколько звуков, непонятное моему уху. Сначала я подумала о схожести с чирканьем кузнечиков или цикад, настойчивых механических скрипах насекомых в послеобеденной жаре. Но тогда было слишком жарко для их позывов, и, подходя ближе, я поняла, что звуки были слишком громкими, и что ритмы звуков были слишком сложными, слишком пульсирующими и запутанными, чтобы издаваться живыми созданиями. Деревья загораживали мой взгляд на это нечто. Я продолжала идти, но деревья все не кончались, пока я не дошла до самого основания горы. Дойдя до туда, я остановилась, повернулась направо и, наконец, увидела, откуда доносились эти звуки, увидела то, о чем говорил мне мой слух.

Безжизненное пространство простерлось передо мной, безжизненное пыльное поле, усыпанное серыми камнями различных размеров и форм; а между тех камней в поле были пятьдесят или шестьдесят мужчин и женщин с молотками в одной руке и зубилами в другой, раскалывающие камни на две части, затем раскалывающие получившиеся камни на более мелкие, до тех пор, пока они не превращались в гравий. Пятьдесят-шестьдесят чернокожих мужчин и женщин, ползающих по полю с молотками и зубилами, бьющие по камням точно так же, как солнце било по их телам, без никакой тени вокруг, и пот, блестящий на каждом лице. Я стояла и долго смотрела на них. Я смотрела и слушала, вспоминая, если я когда-нибудь видела что-нибудь подобное в моей жизни. Это была работа, обычно связанная с заключенными, с людьми в кандалах, но на них не было цепей. Они работали, они зарабатывали, они пытались прокормить себя. Музыка камней была витиевата и неповторима, музыка пятидесяти-шестидесяти звенящих молотков, каждый из которых двигался со своей скоростью, каждый из которых придерживался своей каденции, а вместе они образовывали раздражающую, величественную гармонию, звучание, вошедшее в мое тело и оставшееся во мне так надолго, что даже сейчас, сидя в самолете, пересекающем океан, я все еще слышу звон тех молотков в моей голове. Это звучание всегда будет со мной. До конца моей жизни, неважно, где я буду, неважно, чем я буду заниматься, оно всегда будет со мной.