отворачивался так, что едва шею себе не сворачивал, и она у него потом болела… Да, он по ее приказу смотрел в другую сторону, туда, где она могла быть уверена, что он не увидит ее голые ноги и не сможет пожирать их взглядом… У них были отдельные комнаты, и ночи они проводили врозь. Она спала наверху, он — внизу. Нет, быть нежеланным — это хуже, чем жить совсем одному. А ведь его положение было еще ужаснее: он-то испытывал желание, лежа в своей комнате и сунув голову под подушку. И вот теперь он женится на ней! Да, он женится на ней, чтобы спать с ней днем и ночью, чтобы трахаться с ней без конца… без конца! Да, он рискует… рискует, что его будут обирать и обманывать, рискует, что эта девка станет наживаться за его счет! Он рискует, что придется развестись через полгода, ну так что! Но зато за это время… Ну, иди же ко мне, моя цыпочка, уж я тебе задам перцу!

Он опустил ветровое стекло, вдохнул полной грудью холодный воздух и почувствовал, как этот холод, украденный у ночи, придает ему сил. Черт побери, как же он любил эту бедную деревушку, и эту реку, и вообще всю эту тихую сельскую местность, где никогда ничего не происходило, это жалкое захолустье, эту жуткую дыру в самом сердце огромной долины… Но еще больше он любил Нелли, любил такой безумной любовью, что перехватывало горло, щемило сердце и все тело болело, словно с него содрали кожу. Сегодня вечером ей придется расплатиться с ним, вернее, заплатить за его любовь, которую она унижала и топтала на протяжении долгих месяцев, за ту любовь, на крючке которой она держала его и за счет которой она жила в довольстве, как говорится, каталась, как сыр в масле, да еще не одна, а с этим своим отвратительным мальчишкой. Да, впились в него крепко эти две пиявки! Но теперь с этим покончено, дети мои! Ничего и никогда не дается даром! Бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке! Я женюсь на мамочке, и я буду заниматься с мамочкой любовью! Не пройдет и минуты, как он увидит дом под липами… И сначала ему будет казаться, что он прибыл в дом к маленькой фее домашнего очага, хозяйственной… полненькой и прелестной в своем коротеньком халатике… вполне готовой принять его как мужчину… Но скорее всего он найдет там не милую добрую маленькую фею, а саркастически настроенную Нелли, насупившуюся, хмурящую брови, самоуверенную и самонадеянную, чувствующую себя хозяйкой положения, а потом он услышит, как вякает Пьеро, этот ее чертов сынишка… да, сынишка… неизвестно чей… как говорится, «сын полка»… да, этот парнишка мог оказаться сыном кого угодно, даже и его самого, Марка… И он оказался достаточно большим простофилей, чтобы признать его своим сыном и дать ему свою фамилию. Каждую ночь, поднявшись наверх, он находил Нелли лежащей поперек кровати так, как она на нее рухнула, прямо в кедах; и всегда она сжимала в объятиях сына. Мать и сын спали, свернувшись в единый клубок. Но на сей раз он не спустится вниз несолоно хлебавши, нет уж, дудки! Он возьмет то, что ему положено по праву! Он будет беспощаден, он не будет ведать жалости!

Сколько раз он уже принимал такое решение? Сколько раз он уже говорил себе то же самое на том же самом повороте? Наверное, тысячу. И что за этим следовало? Он прокрадывался в дом, как трусливый воришка, чувствуя себя законченным неудачником, а потом были бессонные ночи, когда он ворочался в постели, будто страдал не то поносом, не то недержанием мочи, а затем на рассвете он прислушивался к скрипу половиц у себя над головой, слушал, как подвывала труба, когда Нелли отворачивала кран, как журчала вода и какие нежные, приятные для его слуха звуки производила зубная щетка во рту Нелли… да, эти звуки почему-то напоминали ему голубиное воркование… вот такая ассоциация… Но сегодня вечером все будет иначе. Ведь он едет к ней и приедет в особом, предназначенном для свадьбы костюме, а кто говорит «свадьба», «бракосочетание», тот говорит и… об интимных отношениях супругов, так сказать, о «финальной стадии» процесса бракосочетания. Он зашел в парикмахерскую, попросил, чтобы его как следует побрили, причесали, да не просто причесали, а по последней моде, сделали маникюр; а еще он разоделся, как франт: черный пиджак с золотыми пуговицами, шикарный галстук, длинный, серый с жемчужным отливом плащ… Он даже купил для него плечики-вешалку, да еще из красного дерева! Порой он даже задавался вопросом, узнает ли его Нелли в таком наряде. Вероятно, он увидит в ее глазах удивление и испуг, услышит, как бешено забьется ее сердце под нежной, отливающей перламутром атласной кожей.

«Ну вот мы и приехали», — вздохнул он, увидев, как среди низко склонившихся ив блеснула водная гладь, а чуть подальше из полумрака выступили очертания холмов.

Он выключил фары, заглушил мотор и дал машине доехать по инерции до ворот. Асфальт блестел, словно шкурка черной кошки. Он припарковал машину под шелковицей, снял перчатки и в задумчивости провел рукой по подбородку. Он очень изменился… да, очень… Как и она. Он вновь увидел Нелли такой, какой она была в тот достопамятный вечер их первой встречи: славная такая деревенская девчушка со здоровым цветом лица, с красными, словно два яблока щеками, облаченная в длинную, растянутую футболку, застиранную и выцветшую, на которой угадывались смутные очертания когда-то украшавших ее изображений фруктов и ягод; футболка была такой длины, что болталась где-то на уровне попки, почти ее прикрывая. И выглядела эта деваха тогда полной дурехой. Они тогда здорово поспорили, почти повздорили, а потом она куда-то на несколько месяцев исчезла, словно провалилась, чтобы потом вдруг однажды появиться совершенно преображенной, как по мановению волшебной палочки, красавицей с такими зелеными глазами, каких он ни у кого не видел, и такой прекрасной, что красота ее даже пугала. Это была совсем другая женщина… Марк открыл глаза. Да, неподходящий он выбрал момент для того, чтобы выглядеть смущенным мальчишкой, которого один женский взгляд способен испепелить на месте или превратить в горку мелких-мелких камешков. Нет, сейчас не время колебаться и сомневаться. Он подхватил свой свадебный букет.

Выйдя из машины, он понял, что температура воздуха падает прямо на глазах. Этот мелкий моросящий дождик вот-вот превратится в снежную крупу, и тогда не миновать гололеда. Завтра, когда он проснется, свернувшись клубком под одеялом, он, наверное, увидит эту долину такой, какой видит природу ребенок, впервые встречающий Рождество: совсем новой, белой, покрытой пушистым ковром, на котором будут выделяться черные пятна замерзших и умерших птиц. Он сможет валяться в постели столько, сколько захочет. Вероятно, это будет лучший день в его жизни…

Марк