неровным строкам Ленор поняла, какого труда ему стоило вывести следующие слова: «Приезжай домой».

Аккуратно сложив письма, она стала бездумно смотреть на серо-бурые поля, стараясь не вспоминать, как он ее выгнал.

Солнце зашло, наступили сумерки, а карета все катила вперед, так как дороги были достаточно торные, чтобы ехать при свете фонарей. К тому времени, когда они достигли Хасленд-холла, лошади устали и проголодались — как и сама Ленор.

Карета загромыхала по гравиевой дорожке. Последовала обычная суета с переносом багажа, распоряжениями относительно людей, лошадей и упряжи. Управляющий настолько оттаял, что поздравил Ленор с возвращением домой.

— Ваша старая комната готова, мисс. Хозяин велел справиться, не выпьете ли вы с ним шерри перед обедом.

— Спасибо, Баррум. Прошу, передай отцу мое почтение и скажи, что я буду в его распоряжении, как только повидаюсь с сестрой.

По крутым лестницам Ленор поднялась в жилые комнаты. Огромный помещичий дом построили в более привольные времена, когда семье еще была по средствам прислуга, необходимая, чтобы поддерживать в порядке более просторные залы. Следы благородной бедности читались теперь в потертостях ковра, в пустых кольцах для ламп и пятнах патины на медных засовах.

Дверь приоткрылась несколько мгновений спустя после того, как она постучала. В щелку выглянула старушка в белом чепце и сером саржевом платье. Свет от тонкой свечки у нее в руке мягко ложился на морщинистое лицо. Но ее глаза вдруг просияли.

— Мисс Ленор! Мы не ждали вас так рано!

По крайней мере, хотя бы кто-то в доме искренне рад ее видеть. Минуту спустя они стояли в коридоре и обнимали друг друга, словно ничто больше не имело значения.

— Моя милая миссис Толбот. — Ленор отстранилась из страха, что вот-вот расплачется. — Моя сестра?..

— Спит, наконец. Бедная овечка. Аптекарь был у нее сегодня и говорит, что она очень плоха, совсем плоха. Он отсоветовал снова пускать ей кровь… Но не мое это дело… Всему виной неуемный старушечий язык.

— Вам решительно не в чем себя упрекать, — возразила Ленор. — Я бы лучше тысячу раз услышала суровую правду от вас, чем утешительную ложь от кого-то другого.

— Ах, мисс! Вы-то всегда смотрели в глаза трудностям.

— Верно. Родись я мальчиком, сделала бы отличную карьеру в армии. А теперь я бы хотела своими глазами посмотреть на сестру.

— Не будите ее, — попросила миссис Толбот, передавая ей свечу. — Ее последние три для лихорадило.

— Обещаю.

Поцеловав старушку в щеку, Ленор толкнула дверь.

Ребенком Элизабет обожала все романтическое. Годы не умерили ее тяги. Каждая деталь обстановки, от полога кровати и туалетного столика с ясным зеркальцем и множеством стеклянных флаконов для духов до маленького письменного столика, говорила о времени, давно ушедшем, и о мире, который никогда не существовал. Ленор почудилось, что она случайно забрела на страницы какого-нибудь романа сестры. В любой момент широким шагом может войти рыцарь в доспехах, красивый и куртуазный, или вынырнуть из-за занавесей растрепанный поэт с розой руке.

Девушка, полулежавшая на отороченных кружевами подушках, была совершенно из иной повести. С первого взгляда Ленор и не узнала бы сестру, такой худой и изнуренной казалась спящая.

«Никто не умирает от разбитого сердца».

Подняв повыше свечу, Ленор внимательно рассматривала спящую. Запекшиеся губы и ввалившиеся глаза могли быть следствием беспокойного сна и отсутствия аппетита. А вот эта бледность…

Элизабет проснулась было, всхлипывая, но вновь погрузилась в беспокойный сон. Ночная сорочка была зашнурована так высоко, что Ленор не могла осмотреть шею сестры, не потревожив ее. Она обошла комнату, проверяя засовы на окнах. Они так заедали от старости, что, пожалуй, и не открыть.

Не оставалось ничего другого, кроме как переодеться к обеду.

Один из слуг уже распаковал сундук Ленор. Она выбрала платье из темно-зеленой шерсти с небольшим вырезом: платье было сшито в Париже по ее собственной выкройке, так что ей не требовалась помощь, чтобы его надеть.

Отца она застала в гостиной, и выглядел он так, словно не уходил оттуда с их последнего разговора. Он стоял перед камином, ожесточенно тыча кочергой в поленья. Танцующие языки пламени омывали его лицо лихорадочным светом. На звук ее шагов он круто обернулся, не выпуская из рук кочергу. Часы на каминной полке безжалостно тикали. Присев в поклоне, она ждала, чтобы он заговорил первым.

— Так ты наконец вернулась домой, — произнес он.

Ленор такие слова удивили: ведь миссис Толбот сказала, что ее не ждали так рано. «Наконец… спустя все эти годы?»

— Добрый вечер, сэр.

— Ну что ж. — Он протянул руку, и она ее взяла. Она даже не помнила, когда в последний раз они касались друг друга.

Поначалу ей показалось, что он не переменился, но это был обман зрения. Присмотревшись внимательнее, она поняла, что он выглядит не столько разгневанным, сколько изнуренным заботами, словно силой воли тщился подавить горести мира и потерпел неудачу.

Учтивым жестом он предложил ей первой пройти в столовую. Выходит, он ее ждал. Любезность удивила ее еще больше, чем предложенная рука. Когда они сели и подали суп, по счастью, еще горячий, он спросил, как она добралась.

— Неплохо, — ответила она. — Дороги сухие, а я бывалая путешественница, поездки меня не беспокоят.

— Ребенком тебя мало что могло напугать. — Он поднял на нее глаза, не донеся до рта ложку. — Так ты видела сестру?

— В чем ее недуг, отец? В письме ты не привел подробностей, но я не ожидала, что застану ее в столь опасном положении.

— Мой личный врач разводит руками. Да, он лопотал что-то про соки тела и флегмы. Сущая чушь! Аптекарь, у которого здравого смысла хватит на десять докторов, дважды отворял ей кровь, а когда это не помогло, дал ей лауданум. По крайней мере, моя бедная девочка спит. Но что с ней будет, когда действие лауданума иссякнет… — Он прервался на время, пока слуга убирал тарелки и вносил следующую перемену блюд.

Ленор ковыряла камбалу, сгребая в сторону гарнир из петрушки.

— А если ее недуг сверхъестественной природы?

— Что ты знаешь о подобных вещах?

По меньшей мере он не разбушевался, обзывая ее суеверной клушей.

— Я живу в городе. Она писала мне о своем… — В письме стояло «любовник», но Ленор не хотела употреблять это слово при отце: — Воздыхателе. Что ты о нем знаешь?

Он оттолкнул тарелку.

— Его зовут Анри д'Омбросса. Называет себя на французский манер comte, графом. Она познакомилась с ним на празднике у леди Эллсуорт: сплошь мишура и танцы. Тебе ведь