Юрий Вигорь Арбат

Продажней место можно лишь сыскать на троне.

У. Шекспир

…ты, лежа в тени широковетвистого бука,

Новый пастуший напев сочиняешь на тонкой свирели — Мы же родные края покидаем и милые пашни,

Мы из отчизны бежим…

Вергилий. Эклога I

Вместо предисловия

Город глупел, незаметно, но упорно глупел, хотя в нем обитало три тысячи разнокалиберных, разношерстных писателей и пять тысяч триста сорок один читатель. И они никогда не видели в лицо друг друга. Они жили как бы в разных мирах. Писателей, если честно сказать, никогда не интересовали всерьез читатели, и они даже немножко презирали их, они строчили свои шедевры исключительно для себя, для личного самолюбования и возвышения, ну и немножко для денег. Что же касаемо читателей, то они читали исключительно для убиения скуки и убиения времени, потому что, по сути, все они были убийцами, убийцами четвертого измерения пространства, и время крошилось в их руках, оно неуловимо утекало сквозь пальцы. В их понимании книги походили на своего рода кроссворды, на криптограммы, шарады, сканворды, которыми убиваешь время в метро. Они не умели читать между строк, и никто никогда не стремился проникнуть в писательские мирки, сами писатели им были неинтересны. И лишь один столичный житель Никанор Абдулаевич Полубесов умел читать между строк и мог по двум-трем страничкам поставить диагноз любому писателю. Он знал московских писателей лучше всех, и особенно своего соседа по многокоммунальной квартире Игоря Рока, мешавшего ему спать по ночам и долбившего невинную бумагу на маленькой фашистской пишущей машинке «Мерседес», все время пытавшейся сбить русские слова на готический шрифт.

Игорь Рок был беден до неприличия, состоял в писательской секте «фрустраистов» и разрабатывал в своих романах мутные потоки подсознательного, некие запредельные метагалактики, потому что царившая за окном ельцинская действительность вызывала у него тошноту и он оценивал свое время в этом псевдорыночном мирке как время полураспада, молекулярного полураспада мозгов нации, и, по сути, надо было набраться терпения и перешагнуть через этот провал, как через сточную канаву истории. Но Никанор Абдулаевич был с этим не согласен, и порой на коммунальной кухне, где стояла череда из шести кухонных столов, вспыхивали жаркие литературные и философские споры. На Игоря Рока наваливалась с сентенциями проститутка Анжела, устроенная по блату кастеляншей в гостиницу «Метрополь» и отдававшаяся клиентам на глазах у всей Государственной думы, потому что ее кладовая с бельем находилась как раз напротив кабинета Владимира Вольфовича Жириновского и это ее заряжало неким патриотизмом, неким либеральным экстазом, ибо она недавно вступила в партию ЛДПР и обращала в жириновцев всех своих клиентов. И, конечно же, она пыталась сделать жириновцем и Игоря Рока.

— Игорек, — говорила она, перемещаясь по кухне от раковины к плите, где у нее варилась бразильская курица, и придерживая на ходу заносившуюся чуть вправо при поворотах тяжелую грудь, — ты пойми, сейчас решается судьба России. Россия — это затраханная, замученная политическими абортами честная давалка. Ей пели дифирамбы Черномырдины и Чубайсы, что все будет прекрасно, что будет очень приятно, и беззастенчиво лезли в трусы. И надо сейчас этой доброй бабе помочь, а не перешагивать через нее, как через пьяную бомжиху на асфальте. Надо вызволить ее из публичного дома, куда продали ее Боря Палкин и масон Горбач. Ведь она — наша мать! И другой у нас не будет… Нам надо теснее сплотиться. Иначе нас затрахают глобалисты. Ты читал книгу «Бильдербергский клуб»? Я не спала всю ночь… Эти триста самых богатых америкосов собрались затрахать весь земной шар. Они выдвинули лозунги «Планета для немногих!», «Русских должно остаться десять миллионов».

— Ты ничего не поняла, — поправлял ее душевед Никанор Абдулаевич, — лозунг такой: «Лучше меньше, но лучше», то есть избавиться от человеческого балласта, зомби…

— Вообще-то сам по себе этот лозунг несет в себе здравую мысль, — вмешивалась в разговор мадам Стукалкина, торговавшая бюстгалтерами в подземном переходе у памятника Пушкину. — Народ надо малось проредить. Вечером в метро не протиснуться, полгорода наркоманов, полгорода проституток, а на селе одни старики. Ты, Игорек, должен написать произведение о сегодняшних московских подземных переходах. Напиши роман о лоточниках. О них еще никто не писал. Напиши о какой-нибудь улице. Вообрази, что это живое существо. И обязательно опиши ментов. Это же монстры.

Жизнь каждого человека, обитающего на коммунальной кухне, оценивается прежде всего не по его моральному облику, а по тому, что он готовит на плите, по запахам, распространяемым им, по белью, носкам, трусам, вывешиваемым на просушку. От Игоря Рока исходил устойчивый запах вермишели быстрого приготовления фирмы «Роллтон» с легкими оттенками креветок и грибов иностранного происхождения. Пакетик стоил в соседнем гастрономе три рубля пятьдесят копеек, но из экономии он ездил на оптовый рынок, где те же пакетики можно было купить за рубль восемьдесят копеек.

Этими же супами он угощал и приходивших к нему в гости молодых поэтесс и молодых писательниц, писавших о любви банкиров и олигархов выдуманные, вымученные истории, потому что банкиры не подпускали их к себе на пушечный выстрел. Писатели были не в моде в финансовых кругах.

— Господи! — восклицала на кухне перед Стукалкиной эмоциональная Анжела. — Ну что на этих супах можно толкового написать? И как у него еще встает на этих поэтесс? Я предлагала ему курицу и кальмары, но он же такой гордый…

Возможно, Игорь Рок так и пребывал бы в нищете, так и таскался бы по издательствам со своими романами про федерацию сексуальных меньшинств и клуб гомосексуалистов, про звездные миры и жизнь на Марсе, если бы Никанор Абдулаевич, прежде державший на Черемушкинском рынке свой овощной лоток, не познакомил его с советником управы «Арбат» Козлобродовым, пенсионером КГБ, знавшим поименно всех стукачей на Новом и Старом Арбате. В управе «Арбат» было тридцать три советника, тридцать из них — никчемные пенсионеры, которые раз в четыре года избирали главу управы «Арбат». И три срока неизменно избирался, благодаря стараниям Козлобродова, именно господин Мозгачев.

— Надо помочь молодому писателю, гибнет с голодухи, — сказал Никанор Абдулаевич своему старому дружку Козлобродову. — Похлопочи, дай на Новом Арбате пару лотков для торговли книгами. Мало ли