тигровой шкуре:

Поль вошел с террасы, и взору его открылась восхитительная картина: возле камина, распростершись на полу, лежал его тигр, а на нем, во всю его длину, раскинулась женщина…

«Нет, не подходите ко мне, Поль… Постойте… Это вы подарили мне тигра. О, какой это прекрасный подарок! Мой тигр, как это восхитительно, мой тигр!» — ее тело изогнулось змеиным движением, выражая огромную радость прикосновения к тигриной шкуре; пальцы ее ласково теребили полосатый мех там, где он был наиболее густым и пушистым.

«Какое чудо! О, какое чудо! — шептала она. — Мне знакомы все твои чувства, все страсти, теперь твоя шкура принадлежит мне, о, как приятно ощущать ее всей своей кожей!» — тут она вновь затрепетала, как змея.

Увы, тигровый мех короток и груб, а прикосновение к нему вызывает зуд. И все же образ слившихся воедино женщины и тигра в романе Глин великолепен. Книга эта вдохновила сочинителя таких вот анонимных виршей (они же — мнемоническое правило для усвоения правильного произношения):

Т

Тигр, женщина, страсть. В приведенном эпизоде романа Глин отразились древнейшие воззрения, ибо когда-то слово «тигр» было женского рода и лишь много позже переменило его на мужской.

В Европе первое письменное сообщение о тиграх появилось в связи с подарком, преподнесенным еще Селевку 1 (312–280 гг. до н. э.)(Правда, Александру Македонскому наверняка попадались тигры где-нибудь в Персии). В латинской поэзии слово tigris — женского рода (его основное значение — «стрела» — использовалось как сравнение в описаниях быстрых движений животных или течения реки). В древнеримском искусстве изображали обычно не тигра, а тигрицу. В паре с ней, как правило, мы находим льва (вспомним «львицу» Фрейда Иоффи, охранявшую его от нападения тигра Х.Д.). В повозку Вакха запряжена именно такая пара. «Со страстью тигра и разумом льва» — так противопоставляет членов этой пары Китс в поэме «Гиперигон». (Коты сестер Бронте, кстати, носили клички «Тигр» и «Страж»). Еще в 18 веке существовало поверье, что поймать тигренка (а это единственный способ пополнить зверинец) можно лишь способом, описанным почти 2000 лет назад Клавдианом: тигренка нужно выкрасть, и, унося его, разбросать за собой осколки зеркала. Тигрица, обнаружив пропажу, тут же, конечно, бросится в погоню, но женское тщеславие ее столь велико, что она непременно остановится перед зеркалом, чтобы полюбоваться своим отражением, и совершенно забудет про детеныша.

В древнем Китае тигра соотносили с женским началом инь, с подземным миром и Западом (где солнце опускается под землю). В системе геомантики фэн-шуй его противоположностью был зеленый дракон, носитель мужского начала ян. Только позднее, в буддизме, тигр и зеленый дракон поменялись местами: иероглифом ян стали обозначать мужественное благородство тигра, тем более что его лоб украшен знаком, в котором узнается иероглиф ван, что означает «царь». Любопытно и то, что Вордсворт, описывая Париж, попавший в руки якобинцев («как дикий лес, где тигры бродят с ревом»), вполне мог быть обязан свой метафорой Вергилию, наззвавшему Рим «пустыней, тиграми кишащей», и оба они бессознательно вторили древнему китайскому образу испорченного, больного общества: тигр (инь) в бамбуковой роще (ян), т. е. тьма, внедрившаямя в область света.

Особую роль в Китае играло тигроподобное чудовище дао-дай («пожиратель»), упоминания о котором относятся еще к эпохе династии Хань. Изображения дао-дай встречаются, как правило, на предметах похоронного культа, и порой сама погребальная урна выполнялась в форме тигра. Этот образ — земля, пожирающая мертвецов и тем самым дающая пищу живым. Вспомним, что греческое слово «саркофаг» также означает «пожирать плоть». В доколумбовой Америке, где не водились тигры, точно такую же роль играл ягуар. Например, в Центральной Америке этот символ земли противопоставлялся крылатому змею — символу неба. В южной части материка его изображением часто украшались погребальные урны. Планировна города Куско первоначально имела форму ягуара, т. е. город был как бы своеобразным некрополем для живых (полис как утверждение жизни и смерти).

Хотя в искусстве Хараппы в долине Инда изображения тигров встречаются довольно часто, в остальной Индии таковых почти не обнаружено вплоть до эпохи Великих Моголов, когда, собственно, этот образ и обрел мужские черты; и это странный факт, поскольку метафизика индуизма охотно использовала для своих целей любой местный материал. В индуистской иконографии встречался разве что тигр, на котором восседала наводящая ужас богиня-разрушительница Дурга. Нет упоминаний о тиграх и в «Сокровищнице Видьякары (знаменитой антологии санскритской поэзии), где жизнь индийца описана достаточно подробно. Зато у племен, населявших джунгли, тигрица олицетворяла собой пожирающую и плодоносящую мать. «В Аколе, — писал в 1894 году Уильям Крук, — владельцы садов не любят сообщать охотникам о тиграх, обитающих по-соседству, поскольку существует поверье, будто с убийством тигра сад перестает давать плоды». А церемония бракосочетания у индийцев племени гондов включала появление «двух демонов, одержимых богом Бахешваром, имеющим облик тигра», которые «жадно набрасывались на жалобно блеющего козленка и терзали его, пока тот не испускал дух».

У

Рашель Дюплесси, рассуждающая о своих стихах, в частности, пишет:

В стихотворнении «Щипцы» драматизм текста находит разрешение в финале, где два созвучных слова, hungry и angry одинаковым окончанием как бы сливаются в несколько необычном аккорде. Одно из них, а именно hungry, способствует созданию психокультурного образа прекрасной, обольстительной и обольщаемой женщины, а другое — angry — его разрушению.

G

Голодная женщина, разъяренная женщина, разрушительница, пожирательница, кормилица — все это есть в образе тигрицы. И любопытно на этом фоне звучат два загадочных стихотворения о тиграх Эмили Диккинсон:

566