команда — молодцы один к одному, в новых, с иголочки, форменках. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало. На ленточках бескозырок блестело золотом: «Железняков»…

Запели горны.

— На фла-аг!

Ветерок развернул его — белый, краснозвездный, с голубой полосой, с серпом и молотом…

Я украдкой спрятал в карман очки, боясь выглядеть смешным здесь, на палубе. Мне показалось, что и я, отдавая честь флагу, принадлежу к команде этого корабля. Что и я тоже — железняковец!

На берегу грянул оркестр.

«Железняков» вошел в строй. Какова-то будет его судьба?

Гости заполонили палубу. Киевлянки — красивые, загорелые, бойкие, за словом в карман не полезут, — уже подружились с железняковцами. Моряки охотно показывали все, что разрешалось показывать. Длинные столы с угощением стояли вдоль палубы. Не каждый день рождается боевой корабль! На баке пели: «Реве та стогне Днипр широкий…» Запевал высокий белокурый матрос с открытым добродушным лицом. Я спросил стоявшего рядом со мной младшего лейтенанта, кто это. «Ильинов, радист. Хорошо поет, а?» Младший лейтенант вдруг уставился на меня:

— Островик?

— Береговик?! — воскликнул я. — Володька? Гуцайт?

— А ты — Травкин Сенька?!.

— Он самый… Ах ты, пиратище!..

— Давно мы с тобой не встречались…

— С того самого лета.

— А ведь золотые деньки тогда были! — у Гуцайта заискрились глаза.

Достиг-таки Володька кителя с золотыми нашивками!..

— Служишь кем? — спросил я.

— Начальник корректировочного поста.

Он пояснил:

— Морским кораблям не часто приходится стрелять по сухопутным целям, ну а наш «Железняков» для того и создан. Мы — помощники корабельных артиллеристов. Я схожу на берег. Со мной пять парней: Мудряк, Личинкин, Чумак, Овидько и Лаптий. Мы — разведчики. Стараемся идти невидимо и неслышно. Рация — наша связь с кораблем. Враг не подозревает, что мы от него — в двух шагах. Мы — бесплотные тени. Корректировщики мы. Понимаешь? Наводим корабль на цель… Огонь!.. Враги ошарашены. Они смотрят в небо — и самолета не видят. Ищут в земле — и мин не находят. О том, что стреляет корабль, им и в голову не приходит. Ведь он скрыт так, что его обнаружить не могут даже зоркие самолеты-разведчики. Он — куст, плывущий под берегом (ты ведь видел, что он плоскодонный). Он — лоза над водой. Плакучая ива…

…Главный калибр уничтожает штабы и обозы; разбивает скопления войск; огонь корректируем мы. Цели поражены, уничтожены — и мы исчезаем. Мы — снова на корабле. Корабль растворяется в дымке. А штабам неприятеля остается решать задачу-загадку…

Но о том, что я тебе тут рассказываю, писать безусловно нельзя… даже в молодежных газетах, — предупредил Володя.

— К величайшему сожалению, — вздохнул я.

Что за чудо была бы корреспонденция: «Приключения невидимого поста»!..

Володя повел меня по кораблю. На нем не было, как на морских кораблях, бесконечных, уходящих вниз трапов. Плоскодонный, он не мог разрастаться в глубину. Все было на одном уровне: каюты, два кубрика, радиорубка, машины. Под ногами плескалась вода. Стоял корабль близко у берега, где, казалось, и «курица вброд перейдет».

Мы зашли в крохотную каютку Гуцайта, и хозяин, усевшись на койку, предоставил мне стул. В маленькой библиотеке Володи были уставы, книги по артиллерии и разведке и, как это ни странно, Майн Рид и Фенимор Купер — его «Следопыт».

— Мы тоже ведь следопыты, — засмеялся-Володя, перехватив мой взгляд.

Мы стали вспоминать всех «пиратов» — товарищей детских игр, родителей, девчонок, с которыми дрались и в которых влюблялись; вспоминали, как вкусны початки, испеченные на костре. Нашу задушевную беседу прервал огромного роста, большерукий матрос.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? — пробасил он, просовывая в каюту добродушное лицо.

— Что тебе, Овидько? — спросил Гуцайт.

— Да вот, гражданин какой-то по низам все шалается. Все гости — по верхам, а он один по низам, — укоризненно пробурчал богатырь.

В коридоре стоял смуглолицый человек в вышитой украинской рубахе, в летних брюках, и сандалиях на босу ногу.

— Я же не знал, что сие не дозволено, — сказал он улыбаясь. — Иду, гляжу себе, как живут у вас в кубриках, а товарищ меня — за плечо. Ручища железная, останутся синяки.

— А чего ж ты отбивался? — возмутился Овидько.

— На «вы», Овидько, на «вы», — поправил матроса Володя.

— Ну, скажи, ну, чего вы тогда отбивались? — переспросил Овидько.

— Да помилуйте! Я — приглашенный. Я — гость…

— А документы при себе? — недоверчиво покосился на гостя Овидько. — Предъявите, — добавил он, встретившись взглядом с Гуцайтом.

Улыбка сползла с лица гостя. Он сказал резко, обращаясь к Володе:

— Попросили бы вы нас оставить вдвоем.

Володя сказал:

— От моего краснофлотца у меня нет секретов. А другой — мой старый товарищ, он — из газеты. Коли что хотите сказать — говорите при них.

— Эх, вы! — воскликнул задержанный. — Поднимаете шум. Работу срываете. Да я же вас… Вас я всех охраняю. Вот!

Он вынул синюю книжку и показал, не выпуская из рук.

— С этого бы и начинали, — сказал Володя. — Командиру докладывали?

— Дело такое, что… сами понимаете…

Он сделал таинственное лицо.

— Рекомендую подняться наверх, — предложил Володя. — Чужих внизу — нет. Все гости — на палубе. Овидько, проводите товарища.

— Есть.

— Благодарю за службу, Овидько.

— Служу Советскому Союзу, — пробасил матрос. Лицо его стало счастливым, как у ребенка, которого похвалили за хорошее поведение.

— Золото парень, — сказал Володя, когда Овидько ушел. — Гляди, рост какой да объем, а когда надо — превращается в бесплотную тень. Добрейшей души богатырь. Письма все пишет. Кому, спрашиваю, зазнобе? «Нет, маме»… Вчера котенка заблудшего за пазухой принес. Молоком отпаивает. Большое дитя… А этот, наш «охранитель», видно, побывал в переделках. Видал, у него мочка уха оторвана, а после — пришита?

— Не заметил.

— Не наблюдателен ты, брат, газетчик. Разведчикам наблюдательность по штату положена. Без нее — пропадем. Ну, рассказывай, как же ты журналистом стал? Я ведь тоже малость пописываю… Думаешь, статейки? Стишки, — засмеялся он, хлопнув меня по колену.

В этот день я познакомился со всеми офицерами корабля. Их было немного. О командире, комиссаре, Гуцайте я уже говорил. Был еще Миша Коган, штурман, керченский комсомолец, с детства, по его словам, пропадавший с рыбаками в море и плававший лучше рыб. Курчавый и загорелый.