ответила она.

— Ну да, — кивнул я, — пожалуй, с женщинами я всегда дурак дураком. Видимо, втюрился в тебя и недопетрил, что ты собираешься меня надуть. Даже выигранные четыре с половиной сотни приволок, чтобы отдать тебе…

С этими словами я вытащил стопку бумажек, укоризненно покачал ею перед глазами Глории и спрятал обратно в карман куртки. В тот же миг она зарыдала:

— Стив, мне стыдно за себя! Ты такой славный, такой благородный…

— Верно, — ответил я, приосанясь, — ничего не могу с этим поделать. Натура такая.

— Мне так совестно, — всхлипнула она. — Салана заплатил мне сто долларов, чтобы помогла избавиться от тебя. Но, Стив, эта минута перевернула всю мою жизнь! Я не прошу простить — это, наверное, слишком много, а ты и так достаточно сделал для меня. Но завтра я еду домой! То, что я рассказывала про молочную ферму в Нью-Джерси, — единственное! — не было ложью. Я отправляюсь домой, чтобы впредь вести честную жизнь, и хочу один-единственный раз поцеловать тебя. Ведь это ты показал мне всю неправедность моего жизненного пути…

Тут она обняла меня и крепко поцеловала — я, понятно, и не подумал возражать.

— Я возвращаюсь к простой и чистой жизни, — сказала она. — К зеленым лугам и журчащим коровкам!

И как припустила прочь!

Я смотрел ей вслед. На душе было так тепло! «Все же, — подумалось мне, — я понимаю женщин. Даже самых ожесточенных из них смягчает мое сильное, честное и мужественное сердце!»

Глория скрылась за углом, а я, устремившись к «Гиберниан бару», запустил руку в карман. И взвыл — да так, что все в округе проснулись в холодном поту. Вот зачем ей понадобилось обнимать меня — деньги исчезли! Любила… Хрен там она меня любила!