Мне скучно без Довлатова (Евгений Борисович Рейн) Страница 3 - Литвек

парение,

я предсказал крушение среди Европы бешеной

и головокружение от этой жизни смешанной.

Прости мое безумие, прости мое пророчество,

пройди со мной до берега по этой самой рощице.

Ведь было это названо, забыто и заброшено,

но было слово сказано, и значит, значит…

Боже мой!

Когда с тобой увидимся и табаком поделимся…

Не может быть, не может быть,

но все же понадеемся.

Мне скучно без Довлатова. Иллюстрация № 8

Г. Горбовский. 60-е годы.

VII

Когда я говорю «сорок четыре» —

я вспоминаю в Питере квартиру.

Я помню не застолья, не загулы,

а только нас, нас всех до одного.

Куда мы делись, как переменились?

Не только та четверка, все, все, все.

Вы умерли — а мы не умирали?

Не умирали разве мы с тобою

и даже докричаться не могли,

такая глухота, такие дали.

Мне скучно без Довлатова. Иллюстрация № 9

С. Остров

Поскольку смерть есть всякая обида

и неудача, самоистязанье,

но жизнь есть тоже всякая обида…

Нам некуда, пожалуй, возвратиться.

Давным-давно разорена квартира

и может только Пушкин нас узнать.

Совсем недавно шел я от вокзала

и засиделся в скверике квадратном, рассвет

расправил серенькие шторки,

и показалось мне, что это вы

выходите из низкой подворотни

в своих болгарских и китайских платьях

со школьными тетрадями в руках.

Мне скучно без Довлатова. Иллюстрация № 10

Группа санкт-петербургских поэтов. 1993

Куда вы шли? К Таврической на башню,

где некогда ужились вы, учитель,

с чудовищем, оно лазурным мозгом

когда-нибудь нас снова ослепит.

Но вы еще об этом не слыхали,

а просто шли под утренним дымком.

Я и себя увидел… и очнулся.

Когда я говорю «сорок четыре»,

я вспоминаю полосатые обои,

я вспоминаю старую посуду,

я вспоминаю милую хозяйку,

я вспоминаю все.

Что думаете вы о нас, учитель?

Навстречу вы приветливо кивали

и пролеткультовцу, и футуристу,

а знали толк вы лучше всех на свете.

Благожелательство не благодушье,

Ваш тайный яд никто забыть не мог.

Мне скучно без Довлатова. Иллюстрация № 11

М. Глинка и Е. Рейн

В тот раз к приятелю я прибыл на побывку

на речку Мойку к самому истоку,

где Новая Голландия стоит.

Прошел я мимо арки Деламота,

и вдруг на ум пришло такое мне —

я никогда не проплывал под нею.

А там краснели круглые строенья

и круговой их отражал канал.

И показалось мне, что здесь граница,

которую пройти не так-то просто.

Вот здесь мы соберемся после жизни,

а может, проживем и после смерти,

когда бы только лодку отыскать для переправы.

Вы там уже? Вы, четверо, в квартире сорок

четыре?

Ответьте!.. Не такие дураки.

А вести будут чаще, чаще, чаще…

И все-таки я не о том совсем.

Когда я говорю «сорок четыре»,

то сводится все к непонятной фразе,

которая давненько в ум запала —

подслушал ли, придумал ли, запомнил —

не знаю,

не дает она покоя.

И потому твержу, твержу, твержу:

«Вы умерли, а мы не умирали

разве?»

1993

Мне скучно без Довлатова. Иллюстрация № 12

И. Петкевич.

ПЯТЬ ИМЕН

Я родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. Еще в родильном доме мама заболела маститом, и меня взял отец, а маму перевезли в другую больницу, чтобы подлечить. Отец нашел кормилицу и дал мне имя. Были выписаны метрики.

Отец назвал меня Остапом. Почему? Не знаю. Может быть, ему просто нравилось это имя, может быть, в честь героя романа Ильфа и Петрова.

Через месяц мама вернулась домой. Мое имя ее ужаснуло. Она ни в коем случае не хотела иметь сына Остапа. Гнев ее обрушился на отца, никаких его резонов она слушать не хотела. Имя надо было менять.

После всех хлопот и страданий меня решили назвать максимально красиво. И я стал Евгением.

Я рос на руках у няни Татьяны Григорьевны Антоновой.

Она и вырастила меня. Умерла она, когда мне было 19 лет. Няня была человек замечательный, редкий, многим я ей обязан. Она вышла из крестьян Петербургской губернии. Семью ее раскулачили, мужа сослали, он погиб на строительстве Беломорканала. Старшего сына расстреляли якобы за бандитизм, а в 42-ом году уже немцы расстреляли ее младшего сына, обвинив его в связи с партизанами. Няню увезли в Германию. Все это подробно мною описано в поэме «Няня Таня», которая напечатана во многих моих книгах.

Няня была, конечно же, православной. И она тайком крестила меня у Николы-Морского и нарекла в честь Алексея Божьего человека, которого особо почитала.

В ночь на 22 июня 1941 года мама повезла меня в Кисловодск. Я болел бронхиальной астмой, а Кисловодск считался для астматиков целебным. В Москве пассажиры поезда узнали, что началась война. Мама решила сойти с поезда и остаться в Москве. Видимо, это спасло нам жизнь.

В эвакуации я жил с бабушкой и дедом. В годовщину Октябрьской революции на каждого иждивенца выдавали по полкило пряников. Всю ночь я стоял вместе с дедом в очередь за пряниками. Было холодно, ветрено. Уральская зима уже наступила. Я простыл, заболел крупозным воспалением легких. Десять дней температура была выше сорока. Приходил врач, сказал, что ничем не может помочь. Пришел гробовщик и обмерил меня.

И тогда дедушка решился на крайнее средство. Это был сугубо еврейский способ спасения человека, оказавшегося на краю жизни. Надо было найти 9 еврейских стариков. Старики переименовывали больного. Расчет был такой: придет Смерть со списком обреченных и назовет имя человека, за которым она пришла. Ей никто не ответит. Она ткнет костлявым пальцем в больного и спросит: «Разве это не такой-то?» — «Нет», — ответят ей и назовут новое имя больного. — «Простите, я ошиблась», — скажет она и