крикнул он Петру Трофимовичу и, став у кабины, крепко обхватил за плечи ребят.

Недаром Сережин отец славится в Зубрах как хороший шофер. Петр Трофимович плавно тронул машину с места, и она стрелой понеслась по дороге к лесничеству.

— Вот она, украинская земля! — взволнованно промолвил Максим Максимович, оглядываясь по сторонам. — Прошли мы по тебе с боями, и была ты тогда черная и опаленная…

Сережа почувствовал, как дядя Максим крепче сжал ему плечо.

А юная сибирячка молча, широко раскрытыми глазами смотрела на ярко-желтые поля расцветшего подсолнуха, сизо-зеленые баштаны, кудрявые рощицы и перелески, узорным ковром раскинувшиеся по обе стороны дороги.

Нашла коса на камень

Через день дядя Максим уехал в Крым, оставив дочку гостить у Сережиных родных на целый месяц.

Нечего сказать, это было «тихое дитя»!..

Во-первых, она сразу же заявила, что никакая она не Тамарочка, а просто Тома, или, еще лучше, Томка, как зовут ее все боготольские приятели; во-вторых, у себя, в Боготоле, она привыкла свободно ходить куда угодно; и, в-третьих, было бы очень приятно, если бы за ней следом не слонялся этот насупленный, как среда на пятницу, мальчишка.

Нет, Сереже не надо было нянчиться с гостьей, наоборот — ему самому пришлось быть на страже своего мальчишеского достоинства, на которое поминутно посягала Томка.

В первый же день после отъезда Максима Максимовича она с утра исчезла. Мария Семеновна всполошилась и стала упрекать сына — почему, мол, не сумел устеречь девочку? Да, как же, такую устережешь! Сережа ей толком сказал — подождать, пока он подготовит удочки, а тогда поведет ее на речку и покажет все рыбные места. А Томка присвистнула на собак и шмыгнула в лес. Как ни отзывал он собак, вернулась неохотно одна Найда, а Вьюн прикинулся глухим. А через несколько минут исчезла и Найда…

Эта девчонка точно приворожила к себе всех животных. На что уж верным был кот Бурлак, и тот бесстыдно изменил, переселившись в Томкину комнату.

Томка вернулась только к обеду — румяная, исцарапанная, с охапкой разных веток. Она заметила, что Зубровский лес совсем не похож на их тайгу, откуда такому мальчишке, как Сергейка, сроду не выбраться. А ветки она собрала для гербария, и пусть ей сейчас скажут, как они называются, потому что в тайге такие деревья не растут. Вслед за Томкой вернулись собаки и виновато прилегли у порога.

После обеда Томка помогла Марии Семеновне вымыть посуду, прибрать в хате и снова куда-то пропала. И так почти каждый день. Как ни странно, но Мария Семеновна, мечтавшая о приезде тихой девочки, явно полюбила эту сорвиголову в юбке и охотно прощала ей все ее проделки. Отец же улыбался, лукаво поглядывая на Сережу, но ничего не говорил. Только однажды подтолкнул его локтем и тихонько шепнул:

— А что, нашла коса на камень?

Пожалуй, уж лучше бы Томка была тихоней. Пускай бы Сережа и понянчился с ней немного…

С такими невеселыми мыслями и застали Сережу его друзья — Славка с Костей.

— Ты что же это? — Славка вызывающе заложил руки в карманы. — Старых товарищей уже и знать не хочешь?

Маленький Костя только вздохнул и укоризненно взглянул на Сережу синими глазами.

Сережа тоже сунул было руки в карманы, но сразу же вынул их и с горечью произнес:

— Эх, ребята, ничего вы не знаете…

— У меня испортилось триста граммов колбасы, а у Кости два десятка вареников, — строго сказал Славка, — Сам говорил: «Если мы задумали стать исследователями, нас ничто не остановит!» И сам же, ради какой-то девчонки, сорвал экспедицию. Разве так поступают товарищи? Костя, скажи: товарищи так поступают?

Костя смутился и не знал, что ответить.

— Идем в штаб — поговорим! — Славка повернулся и зашагал к сараю.

Сережа покорно последовал за ним.

— Вы же понимаете, ребята, не могу я ее теперь бросить! Девочка из далекого края, тут ей все незнакомо, кругом — лес, — оправдывался Сережа. — Ведь дядя Максим оставил ее на мою ответственность.

Не мог же Сережа признаться, что Томка чихать хотела на его ответственность.

— Так давайте возьмем ее с собой, — сказал Костя.

— Ну уж нет! — решительно возразил Славка. — Это тебе не какая-то прогулка, а экспедиция — может, даже с научной целью. Придется преодолевать всякие трудности, а она еще хныкать начнет.

Сережа подумал, что Томка, чего доброго, скорее их заставит хныкать, чем захнычет сама, но вслух произнес:

— Отложим экспедицию. Сейчас ничего не выйдет.

— А у нас так говорят: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж!» — неожиданно послышался за спинами ребят задорный Томкин голос.

Ничуть не смутившись, точно она уже давно знала всех троих, Томка подошла к ним и села, слегка потеснив Костю.

— А про какую экспедицию вы говорите? — с любопытством спросила она.

Ссора

Нет, эта девчонка решительно отравляла Сереже жизнь! Не говоря уже об измене собак и кота Бурлака — что кот! — Томка с первой же встречи безраздельно завладела обоими его приятелями. Он еще мог понять простодушного, доверчивого Костю, но Славка!.. Как мог Славка, с его стальной волей, так безоговорочно поддаться Томке и сразу раскрыть ей все тщательно обдуманные планы экспедиции к Волчьему Колодцу? Экспедиция, мысль о которой ему, Сереже, первому пришла в голову! С какой стати?

У Томки вмиг разгорелись глаза, и она решила, что к Волчьему Колодцу они пойдут обязательно. «Надо быть настоящими байбаками, чтобы не исследовать такое интересное место!» Одним словом, смаху принялась командовать, будто ее об этом просили.

Сережа ходил мрачный и молчаливый, будто не замечая веселой кутерьмы, которую вечно подымала вокруг себя эта невозможная девчонка.

В конце концов, что ему до этого? Но как было не возмущаться, когда друзья, прибегая к его дому, забывали о Сереже и в первую очередь интересовались, дома ли Томка.

Накануне похода Вьюн занозил лапу, и Томка погнала Сережу в лисичанскую ветеринарную лечебницу за лекарством. Сережа хмуро поплелся, убеждая себя в том, что пошел только ради Вьюна: «Не может же собака остаться без лапы!» Когда Вьюн выздоровел, Томка торжественно объявила: назавтра всем быть готовыми к походу.

И тут Сережка взбунтовался.

Довольно! Пускай покоряются Томке эти безвольные чудаки — Славка с Костей, пускай предатели Найда с Вьюном шныряют за ней по пятам, пускай Бурлак не Сереже, а ей мурлычет на ночь свои кошачьи песни, пускай даже мать, не понимая Сережиной ревности, ухаживает за этой цацей, он никому не позволит помыкать собой. И никуда не пойдет. Он так и сказал: «Не пойду!»

— Ну и не ходи, — равнодушно