безошибочен, что всякий порок, грех или даже просчет - оттуда, из старорежимного далека (если не с чужого берега...).

Мановение запретительной волшебной палочки (природа, смысл, характер ее волшебства с достаточной оче - видностью раскрыты публикациями современной периодики) - и пропал сатирический роман. "Золотой теленок" был последним произведением большой сатирической прозы, коему удалось к началу 30-го года прорваться на публику, на страницы журнала "30 дней", в быстро сужавшуюся щель дозволенного. Да и то с помощью Горького. А потом на целые десятилетия установился негласный запрет на сатирический роман, и нарушен был этот мораторий только после XX съезда КПСС.

Вряд ли моя статья является тем местом, где следует раз и навсегда устанавливать демаркационную линию меж - ду романом и повестью, до конца выяснять, в чем состоит их различие. Но попытка найти под многозвездным небом жанра ориентиры неизбежна: иначе в дальнейшем станет неизбежной терминологическая путаница с подтасовками смыслов, понятий, выводов.

Прежде всего, бесспорен чисто количественный признак дифференциации: одно от другого отделяется и обо - собляется объемом. Роман велик, многостраничен, ассоциируется со словом "том" и на уровне жестикуляции выкраивается из пространства тем же движением пальцев, каким показывают, скажем, толщину кирпича. Легко произвести при помощи суффиксов гиперболический образ романа, получится: "романище". Суффиксы не врут: они подчеркивают именно характерные, перспективные качества предмета, векторы его развития и роста. Вот ведь и поэтика жанра тяготеет к событийной невоздержанности и оптическому максимализму, к поистине детской гигантомании, стремящейся охватить весь мир до предела.

А что повесть? "Повестища" о ней не скажешь - как раз по той причине, что на великие масштабы она не посягает и не претендует: ни сама по себе, что называется, в страничном выражении, ни по "оприходованной" действительности. С такой точки зрения всякий небольшой роман- уже повесть, а всякая большая повесть - как бы отчасти и роман. Сознавая, впрочем, что сия теоретическая хитрость чересчур примитивна, добавлю еще один, очень существенный, по моему мнению, параметр: повесть субъективнее романа, в ней, как отмечается многими исследователями, сильно "я" рассказчика; с другой стороны, роман объективнее повести, в нем ярче выражена связь прозы с эпосом.

Отсюда - своеобразная взаимообратимость "большой" и "средней" прозы. Произведению, задуманному как роман, автор может дать подзаголовок "повесть" - или наоборот.

Многое при окончательной кристаллизации замысла определяется волей творца, даже его капризом. Причем этот каприз задним числом нередко оказывается интуитивным выражением некой исторической закономерности, под которую потом десятками и сотнями лет будут подстраиваться поэтика, эстетика и даже педагогика.

Иногда же каприз остается капризом. Но литературоведение и теперь не считает себя связанным этой ненаучной возможностью, и в результате появляются на свет теории, координатная система коих всем хороша, за исключением одного: она взята с перевернутого вверх тормашками неба.

Словом, существуют пограничные явления: романы, воспринимаемые как повести, повести, квалифицируемые как романы, и в этой ситуации есть где разгуляться писательскому тщеславию - и писательской взыскательности.

В сатире сложности жанрового самоопределения многократно умножаются. Сатира и сама до сих пор не выяснила, что она такое: род литературы или вид, то есть жанр. Многие ее жанры в свою очередь маются с визитными карточками там, где прочая литература обходится одним словом, они предлагают длинные объяснения.

Загляните в библиографические указатели. Ежели за какой-нибудь вещью волочится длиннейший шлейф заглавий с подзаголовками, можете заключать беспроигрышное пари: перед вами сатира. Традиция берет начало издалека, от начала времен. А закрепляется на общепризнанных примерах вроде "Гулливера" (чье полное название я по необходимости сокращаю).

Эксперименты писателей-сатириков, работающих в "большой" и "средней" прозе, с жанровыми обозначениями, с заглавиями и подзаголовками служат, на мой взгляд, косвенным (а то и прямым) доказательством неустойчивости и переменчивости существующих критериев: что есть сатирический жанр? Можно теоретизировать на десятках страниц, а потом вернуться к исходному: "Что по - больше - роман, что поменьше - повесть".

Сатирическая проза в значительной части состоит именно из повестей. На то есть немало причин. Главная из них - субъективность сатиры, которой в высокой степени соответствует субъективность повести. Одна субъективность накладывается на другую, усиливая, умножая наметившуюся перекличку. Избирательное сродство становится изобразительным средством.

Еще одна предпосылка к возвышению повести - ее литературный генезис: из журналистики. Из журналистики вербуются ее авторы, переходящие от скоропалительных юморесок в еженедельниках, от скороспелых рассказов в тоненьких сборниках типа "крокодильских" приложений к первым заявкам на "большую" прозу, на нефельетонную, художественную словесность.

Из журналистики перемещаются в литературу и целые произведения. Характерные примеры - "Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска" И. Ильфа и Е. Петрова и "Багровый остров" М. Булгакова. Промежуточный, предроманный характер обоих произведений подтвер - ждается их последующей эволюцией: "Колоколамск" передает некоторые свои черты роману "Золотой теленок", "Багровый остров" становится пьесой, комедией, обладающей чисто романным качеством: многоплановостью (по принципу "зеркало в зеркале"). Но кое-какие черты "Колоколамска" и "Багрового острова" на их первоначальной ступени, пока они еще были повестями, свидетельствуют о мощной конкурентоспособности "среднего" жанра даже на романном фоне. Возьмите обобщающий, почти притчевый потенциал "Колоколамска" - не случайно ведь он напоминает щедринскую "Историю одного города". Такие же выводы подсказывает прозаический вариант "Багрового острова"...

Вообще, сатирическая повесть обладает, помимо своих прирожденных "повествовательских" особенностей, еще и романными качествами, зачастую демонстрируя нам как бы гибридные, промежуточные жанровые формы, обозначение которых может проникать как в подзаголовок, так и в заглавие: все эти "записки", "дневники", исповеди", "жизнеописания".

По-разному мыслили писатели, начинавшие советскую сатиру, при разных философских, эстетических храмах состояли, разными замыслами вдохновлялись, к разным художественным ориентирам приспосабливались, разными приемами