Татьяна Снежина. Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания

ПРЕДИСЛОВИЕ

Посвящается моей семье

О Татьяне Снежиной написано уже немало. Есть что-то вроде биографий, есть статьи о ее творчестве. Но написано все это, на мой взгляд, в стиле — «констатация фактов»: родилась, жила, любила, была любима, писала песни, стихи, картины, пела и… погибла. Иногда вместе с рассказом о тех или иных событиях в ее жизни высказывались предположения и давались оценки: была талантлива, на грани мистики предчувствовала свою смерть… Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: что-то осталось недосказанным, что-то очень личное и потому важное. Кажется, для того чтобы понять эту девушку, понять как складывалась ее судьба, как формировалась душа, где источник ее таланта мало одних лишь умозрительных предположений, надо просто попытаться увидеть жизнь ее глазами. После себя Татьяна оставила множество картин, рисунков, музыкальных произведений, стихов, набросков, в том числе в прозе, короткую, на двух страничках, автобиографию, несколько первых интервью. Куда же более, чтоб представить себе ее короткую жизнь, представить, как она видела эту жизнь? Но меня долгие годы не оставляла мысль о том, что нечто неуловимое, может потаенное, то что мы храним в самой глубине души, что хранила, наверное, и она, все равно ускользает от нашего внимания.

В этом сборнике я попытался в коротких новеллах отразить мир, в котором жила наша семья, его оттенки, детали, ощущения, наши чувства, которые менялись по мере того как мы росли и как менялся мир вокруг нас. Показать все это глазами брата, от тех мгновений, когда счастливыми глазами семилетнего мальчика, я впервые смотрел на это «чудо» — родившуюся сестренку, до тех минут, когда я, мужчина, которому выпало на веку хоронить любимую сестру, видел Татьяну в последний раз.

Татьяна Снежина оставила после себя много стихов, песен и набросков прозы. Я объединил эти наброски в этом сборнике, т. к. они, на мой взгляд, являются неотъемлемой частью ее истории, а некоторые из описанных событий, наверное, происходили или с ней, или со мной, или с ее друзьями или… были отражением мира, созданного ее фантазией… Но это лишь мысли вслух. Ответ знала только Татьяна.

Вадим Печенкин Апрель 2010 г.

АВТОБИОГРАФИЯ

Самые дорогие воспоминания любого человека — воспоминания о своем детстве, отце, маме, о том беззаботно-радостном восприятии мира, которое никогда уже не повторится.

Я родилась на Украине, и первыми моими впечатлениями от жизни были мелодичные украинские напевы из радиоприемника около детской кроватки и мамина колыбельная. Мне не исполнилось и полугода, когда судьба перебросила меня из теплого, плодородного края на суровую землю Камчатки. Первозданная красота Природы… Седые вулканы, заснеженные сопки, величественный простор океана. И новые детские впечатления: длинные зимние вечера, завывания пурги за окном, треск березовых поленьев в печи и нежные мамины руки, рождающие на свет незабываемые мелодии Шопена.

Наше старое пианино… Я иногда смотрю на него, и мне кажется, что оно все эти годы было членом семьи, радовалось и печалилось, болело и выздоравливало вместе со мной. Я еще не умела говорить, но, своими детскими пальчиками ударяя по клавишам, пыталась показать окружающему миру свои чувства и мысли.

Потом, года в три-четыре, первые «эстрадные» выступления. Мамина косметика, мамина юбка и что-нибудь из репертуара 70-х. Помните: «Ах Арлекино, Арлекино…» или еще лучше — «Очи черные…». И, конечно, бурные аплодисменты гостей и родителей, влюбленных в свое чадо. Под занавес «концертов» — первые детские стишки. Одним словом — Детство.

Потом школа и новый переезд, на этот раз в Москву. И первое осознанное потрясение в жизни — потеря друзей, которые остались за тысячей непреодолимых километров, в том суровом и прекрасном краю. И на смену радостно-шаловливым детским строфам про «червячков и букашек» в голову вместе с ночными слезами по первой любви, «который там, далеко, в краю далеком и суровом», стали приходить грустные и вместе с тем лирические строки. Их нельзя было назвать еще стихами, скорее, теми зернами, которым суждено прорасти позже. А почву питали томики Цветаевой, Пастернака, Гейне, подсунутые незаметно заботливой рукой старшего брата, который все видел и понимал.

Чужие стихи, чужие песни, подружка Лена, вечера, переходящие в ночь у пианино, это все на людях, а ночью тайком свое — в тетрадку, плохое, но свое. А позже первый слушатель — мама, самый близкий мне человек, и ее слезы, слезы радости и грусти. Только тогда я поняла, что то, что я долгие годы вынашивала и таила, способно вызвать чувства не только у меня. И постепенно круг людей, которым я стала доверять, говорить о самом сокровенном, личном, стал шириться. Но это было позднее, когда я поступила во 2-й Московский мединститут. Не знаю, можно ли было уже тогда говорить о творчестве, не мне судить, но я этим жила, я просто восполняла внутреннее одиночество, жажду чего-то прекрасного и… несбыточного, и это нравилось людям. Частыми стали студенческие вечера с друзьями у клубного фортепьяно, кто-то из них незаметно записал то, что я пела и играла, на магнитофон, и кассеты стали расходиться по знакомым, друзьям, родственникам. Это был мой первый, а потому самый дорогой тираж, первая радость творческого удовлетворения. Сразу даже не верилось, что то, что писала для себя, нужно кому-то еще. Постепенно стихала старая боль, появились новые друзья, короче, не было границ счастью и беззаботности…

И тут ЕГО смерть. Смерть великого Человека и Поэта — смерть Игоря Талькова… и сны, сны о нем. Сколько еще не написано, сколько не спето. Почему столь нужные России люди уходят рано — Пушкин, Лермонтов, Высоцкий, Тальков? Сны снились вещие, тяжелые. Потрясение, снова душевный вакуум. Не могла ходить, думать, писать. Оставались друзья… И новый удар судьбы, которая, не считаясь ни с чем, бросает меня опять за тысячи километров от дома, друзей, моей жизни — в Сибирь, в город на Оби — Новосибирск. Тоска по всему, что я потеряла, как когда-то, вновь тоска, не оставлявшая меня ни днем, ни ночью. И стали рождаться песни, на этот раз я могу сказать уверенно — именно песни, иногда по две-три за ночь. А за окном все тот же снег, может, поэтому я Снежина — снег, холод, пустота. И звонки из прошлого, издалека, из Москвы, от друзей, от брата: «Мы с тобой. Запиши что-нибудь новое и вышли». Если бы не они… И кассеты, которые я уже