выглядел как можно правдоподобнее и проще. Что же касается точности моих описаний, я обязан ею в значительной мере тем, что прежде чем взяться за сочинение романа, мне приходится делать множество выписок из любых попадающихся на глаза книг, газет, журналов или научных отчетов. Эти записи, как прежде, так и теперь, классифицируются, — не надо даже говорить, как важны для меня многие из этих заметок.

— Я выписываю больше двадцати газет, — продолжал хозяин, — и жадно набрасываюсь на любую научную публикацию. Кроме работы над очередным романом, я очень люблю читать или слушать сообщения о новых открытиях или экспериментах в области различных наук: астрономии, метеорологии или физиологии, например.

— По вашему мнению, столь разноплановое чтение подсказывает темы для новых романов, или вы полностью полагаетесь на собственное воображение?

— Трудно сказать, как возникает замысел романа; иногда решающую роль играет одно, иногда — другое. Нередко я долго вынашиваю какой-либо сюжет, прежде чем изложить его на бумаге. Однако, как только появляется интересная мысль, всегда ее записываю. Разумеется, момент зарождения некоторых своих книг я могу указать вполне определенно. «Вокруг света в восемьдесят дней» появился после того, как на глаза мне попалась туристическая реклама в газете. В абзаце, привлекшем мое внимание, утверждалось, что в наше время человек вполне может объехать вокруг земного шара за восемьдесят дней. И тогда я сразу же вспомнил, что такой путешественник благодаря вращению Земли может прибыть в исходную точку либо раньше, либо позже указанного срока. Вот эта мысль и стала основной в романе. Возможно, вы помните, что мой герой, Филеас Фогт, учтя это обстоятельство, является домой как раз вовремя и выигрывает пари, вместо того чтобы — как он предполагал — прибыть на день позже.

— Кстати, о Филеасе Фогге: в отличие от большинства французских писателей вы, кажется, получаете удовольствие, выбирая в свои герои англичан или других иностранцев?

— Да, я считаю, что представители англоговорящих народов как нельзя лучше подходят для героев приключенческих романов, как, впрочем, и на роль ученых-исследователей. Меня в самом деле восхищает отвага и энергия нации, заставившей развеваться Юнион Джек^[4] на громадных пространствах земной поверхности.

— Ваши романы также сильно отличаются от творчества остальных собратьев по перу, — отважилась заметить я, — тем, что чисто любовные истории играют в них незначительную роль.

Одобряющий взгляд милой хозяйки дома дал мне понять, что она полностью согласна с этим моим наблюдением.

— Никак не могу согласиться с вами, — с некоторым раздражением возразил мистер Верн. — Вспомните «Миссис Бреникен» или очаровательных молодых девушек в некоторых других моих романах. Всюду, где было необходимо женское присутствие, вы его встретите. — И чуть погодя, с улыбкой, добавил: — Любовь — всепоглощающая страсть; она оставляет очень мало свободного места в человеческом сердце. Моим героям необходима полная ясность рассудка, а присутствие очаровательной молодой леди может прискорбно отразиться на их действиях. Кроме того, мне всегда хотелось писать романы так, чтобы их безо всяких колебаний можно было дать в руки любому молодому читателю, поэтому я старательно избегал таких сцен, которые брат постыдился бы предложить прочесть сестре.

— Не угодно ли вам, прежде чем стемнеет, подняться наверх и осмотреть кабинет и комнату мужа? — спросила хозяйка дома. — Там мы сможем продолжить беседу.

В сопровождении мадам Верн мы еще раз пересекли светлый, просторный холл, где находилась дверь на старомодную винтовую лестницу. Она привела к череде уютных комнат, где мистер Верн проводит большую часть своего времени и где были созданы многие из его чарующих книг. В коридоре я обратила внимание на несколько больших карт, висевших на стенах, — немых свидетелей любви хозяина дома к географии и точной информации.

— Именно здесь, — бросила мадам Верн, распахивая дверь, ведущую в крохотную, похожую на келью комнатку с кроватью, — супруг работает по утрам. Вы должны знать, что встает он в пять и до второго завтрака, то есть до одиннадцати, пишет или правит корректуры, и так — каждый день. Но свеча не может гореть с обоих концов, и по вечерам он обычно ложится спать рано, в восемь или в половине девятого.

Простенький деревянный письменный стол расположился перед широким окном, а место напротив занимала маленькая походная кровать; зимним утром, во время перерывов в работе, мистер Верн любит поглядывать через окно на живописный шпиль Амьенского собора. Комнатушка почти лишена украшений, исключая бюсты Мольера и Шекспира и несколько картин, среди которых выделялось акварельное изображение яхты «Сен-Мишель», когда-то принадлежавшей хозяину. Это было очаровательное суденышко, на котором он и его жена много лет назад провели немало счастливых часов своей долгой совместной жизни.

Из кабинета можно пройти в красивую просторную комнату, где расположена библиотека Жюля Верна. Стены помещения завешаны книжными полками, а посередине прогибается под тяжестью тщательно отобранных газет, журналов и научных отчетов широкий стол; но современная французская или английская периодика здесь не представлена. Бесчисленные карточки, занимающие удивительно мало места, исписаны более чем двадцатью тысячами заметок, накопившихся у автора за всю его долгую жизнь.

«Скажи мне, какие книги человек читает, и я скажу тебе, кто он» — эта парафраза старой доброй пословицы как нельзя лучше подходит к Жюлю Верну. Библиотека его не показная. Писатель пользуется ею для работы. Потрепанные томики великих собеседников — Гомера, Вергилия^[5], Монтеня^[6] и Шекспира — наглядно свидетельствуют о том, как они дороги их владельцу. Следы постоянного пользования видны и на изданиях Фенимора Купера, Диккенса и Скотта. Здесь же нашли пристанище многие из хорошо известных английских романов в новеньких обложках.

— Книги эти доказывают, — добродушно заметил мистер Верн, — сколь искренни мои чувства к Великобритании. Всю свою жизнь я наслаждаюсь романами сэра Вальтера Скотта, и лучшие дни незабываемого путешествия по Британским островам я провел в Шотландии^[7]. До сих пор у меня перед глазами стоит прекрасный, живописный Эдинбург, который называли тогда Сердцем Мидлотиана^[8]. Сохранились в памяти и другие дивные впечатления: Хайлэнде^[9], забытый миром Иона^[10] и дикие Гебриды^[11]. Разумеется, для человека, хорошо знакомого с творчеством Скотта, трудно найти уголок его родины, не связанный