Маймонид

Пролог

Грейс и Джуди Голдин,да будет благословенна их память.

«Объяли меня воды до души моей, бездна окружила меня, тростником обвита голова моя...»

(Йона, 2:6)

Так взывал к Господу пророк Йона, вспоминая о том, как был «ввергнут в пучину, в сердце моря»^[1], а потом оказался во вместительном чреве кита. Йона сделал все, что мог, дабы избежать исполнения невозможного, но был избран силой, чью решимость не превозмочь.

Так и я взывал к Джонатану Розену, главному редактору новой серии книг, посвященных еврейской тематике, когда тот вверг меня на несколько месяцев в чернильные пучины обширной литературы о Маймониде — пучины, в которых я так и не узрел кита. Меня душили морские травы, столь плотно обвившие мою голову, что я, подобно Йоне, «воззвал в беде моей»^[2] и молил освободить меня от ноши, которая, как я убедился, была слишком тяжела для меня.

Но Джонатан остался глух к моим мольбам и не позволил мне бежать в Тарс — я не добился освобождения, к которому так стремилась моя душа. Тщетно я сыпал именами ученых, которые преуспели в нелегком плавании по морям иудаики и аристотелизма, где я утопал, — Джонатан отверг их всех. И на мои докучливые просьбы он отвечал мне, что для выполнения этой задачи избрал именно меня, а не какого-нибудь признанного авторитета в этой области. И вот почему. Джонатан считал, что было бы неверно остановить выбор на ученом, слишком уж сведущем в тонкостях философии Маймонида. Для этой серии ему был нужен писатель, способный рассказать о том, что ему показалось самым главным в философии Маймонида, поведать историю пути Маймонида к познанию — пути, по которому тот шел всю свою жизнь. Наиболее же важной представлялась Розену сама встреча современного автора с возвышенной фигурой из еврейского прошлого. Есть ли что-то общее между современным человеком и рабби Моше бен Маймоном (обычно он именуется акронимом «Рамбам», но со времен Ренессанса более известна эллинизированная форма его имени), что позволило бы им сегодня, к примеру, отправиться вместе на прогулку? Неужели вопросы, волновавшие Маймонида, настолько отличаются от тех, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня, что память о нем уже не представляет для нас особого интереса, но скорее принадлежит канону? И в более узком смысле, как соотносится самоощущение еврейского врача XXI в. с тем, как видел свою профессию легендарный еврейский врач в XII в.? Может ли в наши дни кто-нибудь, кроме узких специалистов и ученых, посвятивших проблематике Маймонида много сил и времени, установить какую-либо интеллектуальную или эмоциональную взаимосвязь с этим великим человеком, жившим столько лет назад? Способны ли мы в наше время обнаружить в себе качества, которые были присущи и ему, или же он столь удален от нашей современности, что мы можем только изучать его творческое наследие, не надеясь понять его полностью? «Если Маймонид безразличен Вам, — писал мне Джонатан, — то он безразличен и всем остальным».

Прочитав эти слова, я решил подойти к этой задаче не как специалист, а как «простой обыватель»^[3] По-прежнему опасаясь упрощенчества и дилетантства, я вновь вступил в борьбу — хоть смирившись, но неохотно — со своим невежеством. Я опять приступил к чтению, ввергнув себя в те же пучины, от которых однажды уже искал спасения. И как многие утопающие, в один прекрасный день я вдруг увидел нечто, покачивающееся на волнах. Я смог уцепиться за это «нечто» — поначалу просто с отчаяния, а потом с растущей надеждой на спасение, причем не только в отношении себя, но и в отношении своего литературного труда. Спасение пришло ко мне в виде фразы, авторство которой принадлежит одному из рекомендованных мной Джонатану Розену ученых. В своем предисловии к труду Джейкоба С. Минкина «Труды Маймонида»^[4], вышедшему в 1987 году, известный историк рабби Артур Герцберг писал: «Для нас представляется неразрешимой проблемой отделить слова, которые Маймонид предназначил нам согласно своей воле, от слов, которые мы слышим от него, потому что именно их хотели бы услышать».

К этому моменту мне уже стало понятно, что многие комментаторы XX в. интерпретируют труды Рамбама в соответствии со своими собственными религиозными или историческими воззрениями; что в их работах можно нередко обнаружить черты гиперболизации и агиографии; что в трудах и исследованиях даже наиболее авторитетных биографов можно выявить тот бессистемный подход, который историки прозвали «презентизм» — рассмотрение событий прошлого сквозь призму сегодняшних ценностей и знаний. Ученые каждого поколения находили у Маймонида то, что хотели найти.

Конечно, у такого подхода есть и сильные стороны. Нечто подобное можно сказать о Библии и других священных книгах, об исторических событиях и тенденциях; этот подход, безусловно, действенен в отношении Конституции США и других демократических государств. Например, при написании биографий новые интерпретации, возникающие в каждую эпоху, могут способствовать изучению новых текстов — если, конечно, стараться избегать презентизма и искажающих преувеличений, которые также нередко сопутствуют новым исследованиям. Что же касается субъективности, то сама по себе она не обязательно является препятствием, поскольку та или иная степень субъективности может внести свежую струю в комментарий. А ведь вклад Рамбама в религиозную мысль отличается именно свежестью комментария. Все эти размышления в немалой степени успокаивали меня, пока я переписывался с Джонатаном Розеном.

С этим новым взглядом я вернулся к своему труду, результатом которого стала эта книга. Таким образом, моя работа основана на древнееврейском изречении, которое гласит, что никому не позволено уходить от ответственности, даже если нельзя довести дело до конца. В свою очередь, невозможность окончательного завершения — добрый знак для меня, поскольку точка в толковании основных трудов Рамбама или событий его жизни никогда не будет поставлена; к этому не стоит и стремиться. Оставив в стороне дальнейшие колебания, я приступил к чтению, исследованиям, размышлениям и обсуждению вопросов, вставших передо мной, когда я писал эту книгу. Я обсуждал эти вопросы со всеми коллегами, которых счел достаточно компетентными (а также с некоторыми из тех, кого я не счел достаточно компетентными — как раз по этой причине). Со временем, так или иначе, на объятое бурей море нисходит спокойствие, хотя поначалу это всегда происходит очень медленно. Несколько месяцев спустя я пришел к убеждению, что внутренний мир Маймонида будет доступен мне лишь