и реагировали. Масса народу в издательстве кучу времени тратила на то, чтобы письменно и устно доказать, что «роман X. Пчеленко и Ш. Югова «Афронт» не представляет художественной ценности, и поэтому публикация его нецелесообразна».

Убедительному хватило двух бесед с собратьями-соавторами, чтобы те отказались от своих претензий, публично сломали авторучки, навсегда зарекшись писать, и ушли в сторожа на лесоторговую базу. Они и сейчас там работают. Посменно. Ночь один, ночь другой.

В течение трех недель в нашем городе были искоренены графоманы. То есть, они наверняка остались. Несколько штук. Но это те, что никогда не обращались к нам в издательство, а писали для себя, для души. Мы же практически полностью избавились от посетителей. Попались даже хитроумные, что не приходили лично, а присылали свои творения по почте. Всем им Убедительный отправлял открытки с таким текстом: «Уважаемый (ая)..! Ваша рукопись получена. Рассматривается возможность включения ее в план. Просим незамедлительно зайти в издательство для подписания договора». Ничего не подозревающий автор летел в издательство, как мотылек на огонь свечи. Тут он попадал на прием к Убедительному и – хлоп! – срабатывала Машина Убеждения Графомана. Этот человек больше никогда ничего не сочинял. Даже писем.

Между делом, как-то незаметно для нас, Убедительный из младших стал просто редактором. Маша вдруг подала заявление о переводе ее на низшую должность в связи с недостаточной профессиональной подготовкой, и освободившееся место тут же отдали Убедительному. После небольших его бесед с заведующей редакцией и директором. Вот тут у меня шевельнулось нехорошее предчувствие, я собрался откровенно поговорить с Убедительным, подозревая, что это его рук (вернее, языка) дело. Но какие у меня были доказательства? Да и успехи его на поприще охраны нашей безопасности и покоя были столь впечатляющими, что мы в это время едва ли не хороводы вокруг него водили. Став редактором и изничтожив графоманов, Убедительный заскучал. В самом деле: редакторской работы он не знал, а кого убеждать, если все убеждены?

Вот тут и началось самое страшное. Силу свою нужно было где-то применять. И Убедительный учинил разгром писательской организации.

Я уже говорил, что писателей гораздо меньше, чем графоманов. А времени Убедительному понадобилось довольно много. Писатели – народ чуткий. Они быстро поняли, что их ожидает, и стали сражаться, как могли. После того, как старейший поэт, древний дед, увешанный лауреатскими значками, неосторожно набрел в издательстве на Убедительного и после беседы с ним не только прекратил писать стихи, но и забрал рукопись своего сборника, уже сданного в производство, была предпринята контратака. Для переубеждения Убедительного к нам явились два ярких прозаика и дама-критик. Авангардный отряд был безжалостно уничтожен. Союз писателей потерял трех своих членов, а общество приобрело дачника-огородника, пчеловода и домашнюю хозяйку.

В стане литераторов началась паника. Прозаики, поэты и мастера малых форм ударились в бегство. Они больше не заходили в издательство, не выступали перед читателями, не декламировали публично отрывков из своих произведений. Везде их мог подстеречь Убедительный. Литераторы отсиживались по домам и даже не подходили к телефонам, не без оснований полагая, что звонит Убедительный.

Но как-то он их все-таки доставал, потому что то один, то другой, ступающие вроде бы против своей воли, обливающиеся слезами, они являлись в издательство, дрожащими руками расторгали договоры и забирали свои рукописи. Сцены происходили просто душераздирающие, когда плачущий редактор прижимал папку к груди и верещал: «Не дам, голубчик, что же вы меня без ножа режете?», а плачущий автор рвал к себе эту папку и уговаривал его: «Отдайте, голубчик, я не могу ее оставить, я должен!»

План наш пустел, редакторы оставались без работы. Пока мы еще держались за счет переизданий. Впору было переименовать наше учреждение в «переиздательство». Да и с переизданиями творилось неописуемое. Куда-то пропали классики мировой и русской литературы, а их место прочно заняли труды Клаузевица, дневники Наполеона и записки офицеров Генерального штаба. Как это получалось, никто толком объяснить не мог. Редакторы роптали, собирались кучками и вполголоса кляли Убедительного и слабохарактерное руководство. Но едва слышались тяжелые шаги, как раздавался испуганный шепот: «Убедительный идет!», и все разбегались по своим рабочим местам. Однако, по моим сведениям, кое-кто присматривал аккуратный ломик или обрезок водопроводной трубы. Так, на всякий случай.

Наша беда и вина были в том, что мы слишком долго терпели. А терпели потому, что впрямую все происходящее нас вроде бы не касалось. Нас-то ведь никто ни в чем не убеждал! Убедительный не связывался с нами – мелкой сошкой. Он играл по-крупному.

И настал день, когда, по нашим подсчетам, в городе не осталось ни одного писателя. Как-то стихийно в издательстве возникло собрание. Сначала робко, а затем все смелее мы каялись друг перед другом, били кулаками в грудь и каждый винил себя в случившемся. Но я знал, с кого начался этот ужас!

Подсчеты Убедительного совпали с нашими. Теперь убеждать ему здесь было больше некого. Кроме нас. Издательство стало для него пройденным этапом. И как грозный судья и палач в одном лице, Убедительный возник на пороге кабинета директора, где проходило собрание. Он обвел нас тяжелым, давящим взглядом, в котором отражалась его жаждущая власти душа, и мы притихли.

– Вот что, старички, – сказал он. – Я решил, что все вы больше не нужны…

Договорить ему не дали. Кто-то завизжал: «Вяжи его!» И мы обрушились на Убедительного. Образовалась дикая свалка. Под грудой наших тел ворочалась слоновая туша, пытавшаяся подняться. Летели в стороны стулья, раздавались крики: «Рот ему заткните!» Напрасные, надо сказать, поскольку это было сделано в первую очередь. Дюжина носовых платков разной свежести и женская вязаная шаль не давали Убедительному произнести хоть слово. И это было нашим спасением. Сгоряча и в неразберихе мы наставили синяков друг другу. Но и Убедительному перепало. Кто нас за это осудит? Только не мы.

Наконец, спеленутого всеми подручными вязальными материалами, Убедительного погрузили в редакционную машину, и шоферу было наказано отвезти этот сверток подальше за город, развязать его там и, не вытаскивая кляпа изо рта, тут же мчаться обратно. На всякий случай директор собственноручно залепил шоферу уши пластилином. Как Одиссею.

Я же, чувствуя себя виноватым более других, достал припрятанную в столе увесистую автомобильную монтировку и, подойдя к