платок.

- А я думал, вы заблудились, - сказал Андрей. - Я так вас и не увидел среди метели.

- Ну как же я заблужусь? - засмеялась девушка. - Я вас видела, только ветер мешал подойти.

- А я ходил, ходил и оказался возле дома.

- Ну как было дома?

- Да, собственно, ничего особенного не было. Сосед звал телевизор смотреть.

- А вы?

- А я читал книги.

Солнце погасло, только в небе чувствовалось его дыхание. Однако ложбина Маленца была освещена, и свет на снегах ее не угасал, а усиливался. Можно было подумать, что солнце рассеялось в небе и теперь опускалось на Маленец.

- И что же читали? - спросила девушка, поглаживая ладонями щеки.

- Читал дневники, воспоминания.

- Интересно? - Девушка улыбнулась немного снисходительно.

- Интересно. Вульф, например, пишет, как ему сообщали две новости.

- Какие же? - строго спросила девушка.

- Одна из них о женитьбе на Гончаровой, первостатейной, по его словам, московской красавице. "Желаю ему быть счастливу", - пишет Вульф.

Девушка молчала.

В небе темнело, но над озером сгущался широкий круг света. И потихоньку он снижался.

- Все думают, что солнце садится за лесом, - сказала девушка.

- Конечно.

- Солнце садится в озеро. Вот сейчас оно совсем уже низко. Еще чуть подержится и сядет под лед. А ночью будет оттуда светить. А мы... девушка посмотрела Андрею в глаза.

- А мы? - спросил Андрей.

- А мы пойдем и что-нибудь посмотрим.

Она взяла Андрея за руку и пошла впереди.

Сосны в сумерках сделались вытесанными из серого камня. Из гранита. Они стеснились, встали поближе друг к другу и касались одна другой, напоминая, что стоят они совсем рядом и что им теперь не так одиноко. Однако порой там или здесь дерево вздыхало. И слышался легкий звук. Так скрипят половицы, когда по ним крадется домовой. Пахнуло дымом печных труб. И этот добрый запах сделал сумерки синими. Кто-то гулко ударил в сосну, как в бочку. Андрей вздрогнул. Девушка засмеялась. Ударил еще раз, дробью. И замер.

- Это дятел, - сказала девушка, - он хороший.

Птица сорвалась в глубине леса и неохотно полетела над землей.

- К кормушке, что ли, полетел? Чего же так поздно? - удивилась девушка.

Птица вернулась, пролетела над головой. Тогда девушка вытянула перед собой руку. Птица села на рукав. Дятел, небольшой, в черной с прорехами накидке и в красной шапочке на затылке. Дятел сидел и смотрел маленькими острыми глазами то на девушку, то на Андрея.

- Он добрый, - сказала девушка и посмотрела на Андрея, потом спросила: - Добрый?

- Не знаю, - ответил Андрей.

- Добрый, - повторила девушка уверенно и стала объяснять: - Дятел на кормушку летит к тому человеку, что под колокола к нам подошел. У этого человека кормушка под окном построена. Он долго, - девушка посмотрела на дятла, - не верил кормушке. А теперь, чуть чего, прямо туда летит. Мы его туда и отнесем. Тут уж рядом.

Впереди за яблоневым садом показались огни. И видно было, как в доме ходит высокий человек и размахивает рукой. Казалось, человек произносит речь. Дятел сорвался с рукава и полетел в сторону окон.

- А нам туда. - Девушка показала рукой на длинное каменное здание под высокой крышей. Окна этого здания были темны.

Она подошла к двери, тронула ручку, и дверь отворилась. Девушка взяла Андрея за руку и повела длинным темным коридором. Поднялись по деревянной лестнице. Не то на чердак, не то на антресоли. В темноте различить можно было железную решетчатую дверь. На двери висел большой замок. Девушка тронула замок и раскрыла его. Распахнула тяжелые двери, прошла первой. Коснулась пальцами стены, под потолком зажглись большие свечи.

Здесь было тепло. Здесь пахло хорошим старым деревом, бумагой, фарфором и какими-то сильными духами. Казалось, пахнет малиновым вином, легким оттого, что коснулись его женские губы.

- А вдруг сюда придут? - спросил Андрей.

- Сюда никто не придет.

- Увидят свет и придут.

- Никто не увидит. А если и увидят, не пойдут. Побоятся. Кто в закрытом доме может ходить при свечах?

Девушка подошла к застекленному шкафу, раскрыла его и вынула небольшой флакон малинового цвета. Она вывернула стеклянную пробку и подала флакон Андрею. Андрей поднес его к лицу и тихо засмеялся. Перед ним поплыли открытые, слегка тронутые светом плечи. Плечи склонены и прячутся в черное тяжелое платье. И голова женщины склонена, глаза смотрят невесело, губы приоткрыты, готовые не то улыбнуться, не то засмеяться. Волосы гладко уложены. Тонкая нитка поблескивает на шее. Плечи плывут и кружатся в танце.

- Долго нельзя. - Девушка взяла флакон у Андрея. - Это просто старинные духи.

Девушка присела на корточки, с нижней полки подняла высокий белесоватый кувшин. Подала его Андрею.

- Это не кувшин. Это керосиновая лампа. Она светила той, кого Вульф обозначает в своем дневнике "А.П.". А поэт написал ей стихи, которые теперь поют и не могут надивиться их красоте. Правда, лампа семидесятых годов. Но все же.

В руках лампа оказалась легкой и прохладной. По зеленоватому ее фарфору распустились белые цветы, цвел шиповник. Над шиповником висели стрекозы и бабочки. Девушка зажгла спичку к засветила лампу.

- Жаль, что нет стекла, - сказала она, - но это ничего.

Лампа не чадила. Цветы, стрекозы, бабочки засияли и подернулись воздухом. Девушка прошла с лампой в угол чердака. Там из темноты выступило с детства знакомое Андрею лицо.

- Это тоже фарфор, - сказала девушка. - Работа скульптора Трубецкого. Он лепил и Льва Толстого, если помните.

Из глубины угла смотрело умное тревожное лицо. Взбитые высокие волосы, пышные бакенбарды, напряженный лоб и глубокий взгляд. При свете лампы можно было подумать, что портрет отлит не из фарфора, а из чистого и плотного льда, внутри которого светит луна. И свет ее ровен, спокоен и мудр.

Внизу, во входной двери, громко повернулся ключ. Девушка замерла. Ключ повернулся еще раз, и звук его резко отдался в пустом доме. Послышались шаги. Девушка задула огонь и лампу поставила на стол. Насторожилась. Шаги спокойно приближались. Заскрипела лестница.

Человек поднялся по лестнице, прошел в раскрытую дверь. Остановился.

- Добрый день, - произнес человек широким красивым голосом.

Голос этот был Андрею уже знаком.

- Впрочем, не день, а ночь. - Человек прошелся по комнате.

- Ну что вы мне скажете?

Помолчал.

- Чего вы без меня тут рассмотрите...

Еще помолчал.

- Вон в шкафу дорожный столик-шкатулка для игры в карты. А на шкафу чайный сервиз саксонского фарфора. "Голубые мечи". Сервиз для интимных бесед. На две персоны.

Помолчал еще.

- А здесь клинки. Легкие, как перо. Возьмешь в руку - и сам превратишься в поэму...

Ночь скрыла аллеи, глубину сада, лес, огни деревенских изб за Соротью. Дым уже не стлался синей