день, уходя утром в цех, мы увидели в воротах лагеря нашего «кума». Лейтенант с чемоданом садился в машину. Он угадал свою судьбу: пирушка стоила ему отправки на передовую! Десять суток не являлся и начальник лагеря — свою норму он тоже получил!
И я дождался своего часа: меня повели с вещами в канцелярию! Конвоир покинул комнату. Начальник лагеря размашисто подписывает документ.
— Громов, едете в Москву! Счастливо воевать, товарищ!
И уже нет охраны и вышек с пулеметами. Нет колючей проволоки. Улыбаются улицы. Каштаны цветут для меня. Чинары дают мне прохладную тень. Лишь люди хмурые, настороженные. Война!..
На Лубянке в бюро пропусков меня очень пристально разглядывали, но я настоял, чтобы позвонили Бочарову. С той же профессиональной настороженностью проводили с пропуском до самой двери кабинета. — Со вторым рождением тебя, Володя! — Павел Ипатьевич обнял меня. Сели в кресла друг против друга. У меня глаза — на мокром месте. Спазмы рвали горло. Я то и дело протирал очки. Бочаров успокаивал: — Все позади, Володя… Возьми себя в руки… Вот тебе деньги. Переоденься и быстро на Новую площадь. С партийностью твоей решено: восстановлен!.. Потом — к Маринке… Я предупрежу ее, О службе — потом. И вот притемненная Москва. Прожекторы полосуют небо. В их голубоватых лучах иногда мигнет серебро сторожевых «колбас» зенитного заграждения. Окна домашнего кабинета Бочарова раскрыты. Мы не зажигаем свет. Марина со слезами на глазах рассказала мне, что Светлана не послушала ее и уехала в Сечереченск: — Вместе с бабушкой буду. Она старенькая — кто ей поможет?.. Пришел Павел Ипатьевич и рассеял мою тревогу: — Я просил своих товарищей эвакуировать твою тещу и Светлану в первую очередь. Обойдется!.. Я партизанами занимаюсь и подпольщиками. Планов до войны насочиняли много. А стремительные фашисты растоптали все наши наметки! Теперь почти все заново приходится создавать… — А если мне… на Украину, Павел?.. Разведчиком был в ЧК, помнишь? — Подумаем, Володя… А Бижевич рядовым бойцом ушел в ополчение. — Что ты говоришь, Павел? Он же был начальником отдела. Два ромба. Чудеса! … Вернувшись от меня из лагеря, Павел Ипатьевич побывал у заместителя наркома и выложил ему всю мою историю. Поручили заняться Бижевичем особой инспекции. — Пригласили дать показания и меня, — рассказывал Бочаров. — Припомнил я угольную волынку и провокатора. Красный Лог не забыл. Раскрыл провокационное поведение Бижевича при проверке жалобы на тебя, Володя. Словом, раздел его. Ведь его учили, предупреждали. Наказывали за ошибки. Думали — поймет человек! А он калечил живых людей. «Я готов уехать на периферию, — заявил Бижевич при следствии в особой инспекции. — Я же не против Советской власти. Я кровь свою отдам за партию!» «Отчислить из органов госбезопасности и направить Бижевича в распоряжение райвоенкомата» — так решили в особой инспекции. — Больше я Бижевича не встречал, — закончил Бочаров. Мы долго молчали. Потом Бочаров сказал: — И твоим делом занялись, Володя. Правда всегда победит. Только верить нужно. Сильно верить. — И иметь верного друга, — добавил я. — Опять двадцать пять. Партию благодари, Володя!.. А по темному небу тревожно метались лучи прожекторов.
1962—1965 гг. Куйбышев.
На Лубянке в бюро пропусков меня очень пристально разглядывали, но я настоял, чтобы позвонили Бочарову. С той же профессиональной настороженностью проводили с пропуском до самой двери кабинета. — Со вторым рождением тебя, Володя! — Павел Ипатьевич обнял меня. Сели в кресла друг против друга. У меня глаза — на мокром месте. Спазмы рвали горло. Я то и дело протирал очки. Бочаров успокаивал: — Все позади, Володя… Возьми себя в руки… Вот тебе деньги. Переоденься и быстро на Новую площадь. С партийностью твоей решено: восстановлен!.. Потом — к Маринке… Я предупрежу ее, О службе — потом. И вот притемненная Москва. Прожекторы полосуют небо. В их голубоватых лучах иногда мигнет серебро сторожевых «колбас» зенитного заграждения. Окна домашнего кабинета Бочарова раскрыты. Мы не зажигаем свет. Марина со слезами на глазах рассказала мне, что Светлана не послушала ее и уехала в Сечереченск: — Вместе с бабушкой буду. Она старенькая — кто ей поможет?.. Пришел Павел Ипатьевич и рассеял мою тревогу: — Я просил своих товарищей эвакуировать твою тещу и Светлану в первую очередь. Обойдется!.. Я партизанами занимаюсь и подпольщиками. Планов до войны насочиняли много. А стремительные фашисты растоптали все наши наметки! Теперь почти все заново приходится создавать… — А если мне… на Украину, Павел?.. Разведчиком был в ЧК, помнишь? — Подумаем, Володя… А Бижевич рядовым бойцом ушел в ополчение. — Что ты говоришь, Павел? Он же был начальником отдела. Два ромба. Чудеса! … Вернувшись от меня из лагеря, Павел Ипатьевич побывал у заместителя наркома и выложил ему всю мою историю. Поручили заняться Бижевичем особой инспекции. — Пригласили дать показания и меня, — рассказывал Бочаров. — Припомнил я угольную волынку и провокатора. Красный Лог не забыл. Раскрыл провокационное поведение Бижевича при проверке жалобы на тебя, Володя. Словом, раздел его. Ведь его учили, предупреждали. Наказывали за ошибки. Думали — поймет человек! А он калечил живых людей. «Я готов уехать на периферию, — заявил Бижевич при следствии в особой инспекции. — Я же не против Советской власти. Я кровь свою отдам за партию!» «Отчислить из органов госбезопасности и направить Бижевича в распоряжение райвоенкомата» — так решили в особой инспекции. — Больше я Бижевича не встречал, — закончил Бочаров. Мы долго молчали. Потом Бочаров сказал: — И твоим делом занялись, Володя. Правда всегда победит. Только верить нужно. Сильно верить. — И иметь верного друга, — добавил я. — Опять двадцать пять. Партию благодари, Володя!.. А по темному небу тревожно метались лучи прожекторов.
1962—1965 гг. Куйбышев.