возле растоптанного кустарника, уткнувшись мордой в листья.
Бомилькар сидел рядом с левым передним колесом, держа на коленях голову отца. Я медленно присел рядом с ним. Отлетевшее в сторону копье пробило Бомилькару ключицу, и прикрывавшая зияющую рану белая накидка быстро окрасилась в багровый цвет.
Старик едва дышал. Глаза его были закрыты, лицо заметно побелело. Я легонько коснулся его правой щеки. Кожа была холодной, как пергамент.
— Ты меня слышишь, старый друг?
Бомилькар крепко сжимал руку отца и не сводил с неба мокрые от слез глаза.
— Ты меня слышишь, Бостар? Это я, Антигон…
Внезапно умирающий прищурился и даже раздвинул губы в легкой улыбке.
— Эй, Тигго, — пробормотал он, — увы, нам уже никогда больше не купаться возле мыса Камарт. Но все, что нужно, осталось в повозке. — Он закашлялся, издавая какой-то странный звук. — Уж лучше так, чем в постели от какой-нибудь неизлечимой болезни.
Он поискал глазами лицо сына. Я тронул Бомилькара за плечо, заставляя перестать смотреть в небо, и несколько капель сразу же упали на лоб Бостара.
— Бросьте меня в воду, — еле слышно сказал он. — Я ухожу, сынок. Ма…
Бомилькар закрыл ему глаза. Последний призыв к Танит[8]: «Мать — покровительница Карт-Хадашта, я возвращаю тебе мои весла», — Бостар так и не успел произнести до конца.
К заходу солнца все уже было перенесено на корабль, В десяти тяжелых, обитых железом ящиках лежали золотые слитки на общую сумму в двадцать талантов[9]. Маленькую кожаную коробочку я забрал себе. Сделанное по моему заказу через посредника стеклянное изделие осталось целым и невредимым, а таланты — единственное, что Бостар сумел сохранить из когда-то огромного моего и Баркидов состояния. Однако деньги эти уже не имели особого значения, ибо основную часть выгодных сделок я успел провернуть за пределами Карт-Хадашта еще до изгнания Ганнибала. Осталось только порвать последние связи с пунийской столицей.
Когда погрузка закончилась, Бомилькар сошел на берег. Я нежно обнял его за плечи:
— Послушай, друг, я не знаю, сколько здесь принадлежало твоему отцу, но без него мы бы не имели ничего. Возьми половину, ведь ты наследник Бостара.
— А что в ящиках?
— Шиглу — золото. Твоя доля — десять талантов.
— Да ты с ума сошел! — Он даже вздрогнул от неожиданности.
Я похлопал его по спине и подошел к Иолаосу, сидевшему на скале и пытавшемуся швырять камешки в море. Однако они то и дело падал и на песок, так как до воды было довольно далеко.
— Что намерены делать ты и твои люди?
— А что ты посоветуешь? — Он задумчиво поскреб бороду.
Я взглянул на лучников. Они уже запрягли в повозку упряжку — лошадь и уцелевшего нумидийского жеребца — и погрузили на нее свою добычу, а также луки и колчаны. Этих каппадокийцев, нанятых Спартой для устройства мелких стычек в тылу ее противников, я обнаружил в Пилосской гавани. Правда, поначалу я даже сожалел, что переманил их к себе.
Раненого они перевязали, а мертвеца без особых церемоний бросили в одну яму с убитыми нумидийцами. Со стороны имения к нам приближалось несколько человек. Один из них — видимо, владелец или управляющий — восседал на лошади. Рядом брели батраки, успевшие убежать от нумидийцев.
— Даже не знаю, может, взять вас с собой в Пилос и там высадить? Придется, правда, потесниться, но…
Иолаос наморщил лоб:
— Хорошие лучники всегда найдут себе достойное занятие. Здесь, в Кархедоне, или еще где-нибудь.
Всадник — высокий, худощавый пун средних лет — спешился и, представившись владельцем имения, горячо поблагодарил нас за помощь. Вопросов он не задавал, это было бы сейчас просто невежливо, однако в глазах его читалось откровенное любопытство. Когда я спросил у него совета, он лишь пренебрежительно махнул рукой:
— Кархедон? Там теперь нет потребности в воинах. — Он окинул взглядом каппадокийцев и улыбнулся: — Вернее, она есть, но ничего нельзя сделать.
По-гречески он говорил совершенно свободно, хотя и с легким акцентом.
— Мы знаем, что у них связаны руки, — ответил я на пунийском, и лицо его сразу же озарилось понимающей улыбкой, — Карт-Хадашт уже не тот, что раньше. А как обстоят дела в Утике или Гиппоне[10]?
— Лучше всего в Утике, — после недолгого раздумья, с неприкрытым сомнением в голосе ответил он и тут же снова перешел на греческий: — Но я хочу предложить вам переночевать у меня, и мы тогда все обсудим, У нас тут много молодых вдов, и потом, как я слышал, кое-кто из лучников умеет обрабатывать землю.
— Говоришь, вдовы? — Иолаос хитро подмигнул ему. — Ну тогда посмотрим.
— Значит, вы хотите остаться? Хорошо. Тогда я еще отблагодарю вас.
Я отстегнул от пояса кошель и швырнул его Иолаосу. Он поймал его на лету. Услышав звон, каппадокийцы начали ухмыляться, из глоток донеслось довольное урчание.
С наступлением темноты мы отчалили. Труп Бостара был завернут в белую ткань и накрепко перетянут канатами. Привязанный к ногам якорный камень доставит моего старого друга на дно моря.
Бомилькар передал управление судном кормчему и подошел ко мне. Я стоял прислонившись к двери каюты. Матросы выбрали якорь и теперь сидели у борта и дружно жевали. Один из них с набитым ртом напевал какую-то мелодию, напоминавшую просто отрывистые звуки. Ночь была безлунной, но звезды, по которым Бомилькар выверял путь, отчетливо виднелись на темном небе. Парус чуть изогнулся, налетевший с юго-запада ветер сильным порывом надул его, и корабль понесло на восток.
— И куда теперь?
— В Александрию[11].
— А потом?
Я откашлялся:
— Афины, затем Вифиния[12].
— О всемогущие… Что ты там забыл? — Бомилькар искоса взглянул на меня.
— Да нужно кой-кого навестить.
Бомилькар не стал продолжать разговор. Он медленно прошел вперед и сел рядом с лежащим среди ящиков и тюков телом отца.
ЛитВек: бестселлеры месяца
